Первые Романовы
Шрифт:
Избранный таким образом (в мае 1674 г.), Собесский оправдал доверие своих сограждан; но даже чудеса героизма дали ему только возможность добиться лишь короткого перемирия, и кроме Подолии он предоставил Турции еще добрую треть Украйны от правого берега до Белой Церкви. Такою ценою Польша, уступая, правда, на деле лишь то, что ей уже больше не принадлежало, отбросила к Москве нашествие, которое она остановила по крайней мере со своей стороны. И Москва охотно вступала в конфликт. Осадив в Чигирине вассала Порты, Дорошенко, потом добившись подчинения гетмана, она открыла враждебные действия. Турция ответила на это назначением со своей стороны гетмана и поставила на этот пост Георгия Хмельницкого, который, сняв рясу, тайно вмешивался уже в интриги и в борьбу предшествующих
Укрепившись в свою очередь в Немирове, утвердив своих приверженцев в Корсуни и Кальнике, производя даже частые набеги на левый берег, чтобы вернуть оттуда эмигрантов, которые из ненависти к мусульманскому рабству переселялись сюда толпами, – новый «великий князь Украйны» мог продержаться в своем неожиданном положении до 1681, когда он исчез с горизонта истории, казненный, как думают, самими турками по причине слишком частых проявлений жестокости с его стороны. И в этот момент страна, которой он снова вернул мечты об эфемерной империи Богдана, западная Украйна представляла собой лишь пустыню. Хмельницкий и Самойлович оспаривали посредством набегов немногих оставшихся там жителей. Чигирин был превращен в груду развалин, и Черкассы, исключительно казацкий город, некогда такой населенный и оживленный, ничего не сохранил из своего славного прошлого.
В 1671 году трактат, положивший конец турецко-московской войне, подписанный в Бахчисарае и ратифицированный только спустя два года в Константинополе, определяет совершенно точно, что все пространство между Доном и Днестром останется пустым, т. е. будет находиться в том же состоянии, как после нашествия татар в 1233 году. На всем пространстве между Киевом и нижним Днепром нельзя было строить ни одного города или деревни, ни на том, ни на другом берегу реки, и в 1686 году окончательный мирный договор между Москвою и Польшею должен был заключать в себе подобную же статью.
Таков был конец казацкой Илиады. На левом берегу Самойлович и наследовавший ему в июле 1687 года, сам Мазепа, находясь под строгим наблюдением московских командующих войсками и чиновников, видели себя обреченными покрывать тенью призрачной власти свое полное ничтожество и реальность полного своего подчинения. На правом берегу попытка Собесского восстановить военную организацию казацкого братства по плану, принятому Баторием, закончилась лишь новыми вспышками народных волнений, в которых знаменитый Палей предвосхищал позднейшие подвиги гайдамаков, этих украинских хулиганов восемнадцатого века.
Биография и легенда об этой личности уже принадлежит к истории Петра Великого, и если его защитники и приписывают ему ту заслугу, что он сыграл главную роль при возобновлении колонизации в окрестностях Белой Церкви, где у него были свои участки земли, – их уверения находятся в явном противоречии с единогласным свидетельством по этому поводу путешественников, которые посетили эту местность в конце семнадцатого и в начале восемнадцатого веков и нашли в ней повсюду только одну пустыню. Она вернулась к жизни уже после Карловицкого договора (1699 г.), который, вернув Польше Подолию, уничтожил также роковые статьи договоров 1680 и 1686 годов, продиктованных Турцией.
Но еще прежде, 3 мая 1686 г., подчинившись влиянию Австрии, желавшей сманить на службу своим интересам освободителей Вены, Польша должна была окончательно оставить свои претензии на Киев и для будущности Украйны, как и для позднейшего развития державы, оставшейся в нем госпожою положения, это являлось капитальным фактом. Москва окончательно взяла верх. За смутное
Но в будущем, которое таким образом обрисовывалось, приобщенный к цивилизации тою же умирающею теперь Польшею, поднятый ею на уровень культуры, не имевший себе равного во всем русском мире, «Русский Париж» Могилы и его учеников должен был еще сыграть роль, важность которой становится очевидной при изучении умственного развития внутри Москвы семнадцатого века.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
Глава двенадцатая
Религиозный кризис
Мы уже видели, что в свой борьбе с западноевропейскими соседями Москва не колебалась более, начиная с середины семнадцатого века, осаждать другие иностранные и западные державы не только просьбами о поддержке, но и заимствовать у них кое-какие элементы, дававшие им общепризнанное превосходство: научные методы войны и усовершенствованное оружие, обученных офицеров и опытных солдат. Такая эволюция была неизбежна. Если на самом деле, жестокие испытания заставили на минуту этот народ углубиться в себя, с единственным желанием защитить поруганные святыни его национальной жизни, то эта дикая изоляция, это noli me tangere, которые противополагались положению дел и идеям других стран, не могли ни оставаться абсолютными, ни продолжаться бесконечно. Выбросив за пределы своих очагов убитые и запуганные жертвы Смутного времени, создав им ряд столкновений с их соседями, – высший закон, царивший над их судьбами, непреоборимое стремление к расширению быстро вырвали их из одиночества.
Движение было медленное, зыбкое, шаткое, и выбор лиц, которых оно увлекало, пал вначале на область материальную, техническую, цивилизации, внутренний смысл которой еще ускользал от них. Вначале было обращено внимание на запад лишь как на магазин орудий, которым можно было воспользоваться, и довольно удовлетворительно, посредством покупок, давая хорошую цену. Вскоре между тем уже в установленных таким образом коммерческих сношениях дух успел оторваться от материи. Создалась невозможность использовать удовлетворительно таким образом приобретенные средства вне одновременного приспособления того самого умственного багажа, результатом которого они явились. Тогда в глазах по крайней мере более избранных интеллигентных лиц магазин принял значение школы, где можно добыть нечто лучшее, чем предметы необходимости или роскоши: умение ими пользоваться, находить им эквивалент в своих собственных способностях и главным образом новые способы жить и мыслить.
Если бы Москва семнадцатого века была совершенно дикою страною, тогда переход ее к новому миру руководящих идей совершился бы без страданий и борьбы. Но западное влияние встретило здесь другую культуру, также иностранного происхождения. Византийский восток опередил Запад. Отсюда неизбежный конфликт, позже принявший драматический характер в борьбе против реформ Петра Великого и продолжающийся еще и до сих пор в борьбе западников со славянофилами, с того момента не перестававший производить трения и крупные беспорядки.