«Первый». Том 5

Савич Михаил Владимирович

Из дома вышли сразу два стражника, они несли неподвижное тело. Я с удивлением и недоверием смотрел на него. Это был мой враг, тайный лидер клана Красная Армия, господин Прохоров с ником «ПАПа». Уровень сто одиннадцать.

— Апулей, это тот, о ком я думаю?

— Да. Поверить не могу. Я был убежден, что он будет прятаться или вовсе покинет этот мир. Нам повезло. Нужно не дать ему умереть. Пошли его с серьезной охраной в городскую тюрьму.

— ПЕРЕТОК ЭНЕРГИИ —

— СТАН —

Я

на всякий случай продлил срок действия заклинания.

— Как твои стражи смогли его найти и опознать?

— Мы не зря едим свой хлеб. У нас есть свои методы и секреты.

— Поздравляю с этим успехом всю Стражу и тебя, Андрон.

— И зря это делаешь, я ведь понимаю, что это ты обездвижил всех в доме и подземелье. Стража только собирает неподвижные тела.

— Это не так. Ты лично и вся Стража вообще создали в Столице атмосферу нетерпимости к преступлениям любого рода. Криминальные элементы вынуждены прятаться даже под землей. Никто вокруг нас не мешает следствию и не отвлекает от нашего дела. Вокруг тишина и порядок. Это ваша долгая и верная служба дает такие результаты.

Стражи стали выносить тела одно за другим. Из-за угла улицы выехала подвода, и стражник подвел ее к нам, ведя лошадь под уздцы. На тела надевали наручники и складывали на подводу. Вдруг раздался громкий треск и дом провалился под землю.

Поднялось огромное облако пыли, которая покрыла наши изумленные лица.

— Адрон, срочно вытаскивай своих и неси ко мне.

— ПЕРЕТОК ЭНЕРГИИ —

— ИСЦЕЛЕНИЕ —

Я направил заклинание на подвал, надеясь на то, что под него попадет кто-то из стражников. Судя по расходу маны, я это сделал вовремя. В течении часа мне подносили поднятых наверх стражников. Все они были в пыли и в крови. Прибежавшие медики Стражи оказывали им первую помощь и делали перевязки, потом всех по очереди лечил я. Времени на все это ушло много, но я об этом не жалел.

Наоборот, я чувствовал ответственность за произошедшее, так как практически руководил операцией и, по мере исцеления пострадавших, мне становилось легче на душе. Да и на заднем плане мелькала подленькая мыслишка, что хорошие отношения со Стражей и со Стражниками пойдут мне на пользу. Вскоре все более-менее благополучно закончилось, и я решил пойти в тюрьму и посмотреть в глаза своему врагу.

Если он уже очнулся и не вышел из игры. Это было очень острое желание. На несколько минут я ему поддался, и даже пошел в сторону тюрьмы. Но потом преодолел искушение. Никакой ценной информации я от него не узнаю. Он же, напротив, сможет меня опознать. Вряд ли он узнает во мне того мальчишку, с которым играл его сын во дворе, но рисковать не стоит.

К тому же он мог настроить интерфейс, и всю информацию записывать в реале. Так у него может мой портрет появиться. И хотя я изменил лицо при регистрации, лучше проявить осторожность. Разумнее даже послать туда кого-нибудь другого.

Пусть Прохоров его считает своим основным врагом. Мысль неплохая. Кого бы привлечь к этому? Кто мне до такой степени не нравится? Питер Майкл Твен. Я через амулет связался с Гортом, и попросил передать послание по почте господину Иванову, с которым недавно встречался. Текст был следующим.

«Господин

Иванов, сообщаю вам, что выполнил условия нашего договора. Вы можете, при желании, встретиться с господином Прохоровым в тюрьме Стражи Столицы. Думаю, у вас найдется тема для обсуждения. С уважением, Апулей».

Я вернулся в город Гномов, сразу в свой дом и быстро лег спать. Это был очень длинный, интересный и важный этап ПЛАНА и он закончен успешно.

ВЫХОД.

Сегодня у меня нашлось время сделать записи в дневник. Последняя неделя выдалась напряженной. Пожалуй, самой напряженной в моей жизни. Раньше были события более важные, и оказавшие на меня большее влияние — смерть родителей, встреча со Светланой, работа с друзьями над интересным и важным проектом. Это было важнее того, что я делал последнюю неделю, но такого напряжения всех сил и такого количества принятых решений у меня не было никогда.

Сейчас я сижу у компьютера и перелистываю страницы дневника. Вряд ли это интересно кому-либо, кроме меня, но мне это и интересно, и важно. Я уже давно заметил, что и сам дневник влияет на меня и мои решения. Записывая в него ежедневные мои дела, я невольно оцениваю их, и это образует обратные связи. Что-нибудь делая, я решаю стоит это предпринимать или отказаться, а если делать, то как? Как я об этом напишу потом, и что будет, если это потом прочитает мой сын? Будет ли он мной гордиться?

Недавно я нашел в семейном архиве дневник брата отца. Меня это потрясло. Весь дневник состоял из тщательно и подробно описанных бытовых подробностей. С точностью до минуты дядя Миша писал о том, что в 9-00 он съел двести грамм овсяной каши, выпил стакан кефира, посидел в туалете с подробностями, проходивших там, процессов. Почитал Толстого Л.Н. три часа, лежа на диване, пообедал, поужинал. И так день за днем, все его болезни, звонки друзьям, которых постепенно становилось все меньше, редкие путешествия вниз во двор и в магазин. И так год за годом.

Кошмар. Самое страшное, что это все его устраивало, он без особого напряжения мог бы все это прекратить, даже в старости завести семью, или просто поехать на свою дачу, которая у него была запущена до последней степени. Так жить нельзя. Мне — точно.

За сегодняшний день у меня было событий и приключений в разы больше, чем у него за все время, которое он вел дневник, а это лет тридцать. Я его хорошо знаю, возможно, он умнее меня, но главное его качество — это лень. Не исключено, что и дневник свой он мне подбросил, чтобы я не стал таким, как он.

Вот сижу, листаю — школа, двор, книги, друзья, первый секс, смерть родителей. Потом провал. Что я творил, вспоминать стыдно. Пьянки, драки, наркотики, девки, скандалы в школе. Если бы не Наташа, я бы пропал в этом водовороте.

Как она все это выдержала и не выгнала меня из своей жизни? Я бы такую мерзость рядом с собой точно держать не стал, а она каждый раз мне все прощала и принимала, несмотря ни на что, и ни единым словом ни разу не упрекнула. Даже когда я вваливался к ней домой после загула, о котором и вспомнить толком ничего не мог. Только ее глаза, огромные и красивые, то, как она без слов на меня тогда смотрела.