Первый бой мы выиграли

Галлай Марк Лазаревич

Тогда-то один знакомый командир истребительного авиационного полка и сказал мне:

— Знаешь, что самое главное для молодого истребителя, когда он только приехал на фронт и в строй входит?

— Ну что?

— Ему надо выиграть первый бой! Самый первый! Потом всякое будет: и ему самому холку наломают, и с пробоинами возвращаться будет, и — не исключено — на парашюте сигануть придётся. В общем, поклюёт его жареный петух в заднее место. Война — ничего

не попишешь!.. Но первый бой ему надо выиграть. Для уверенности в характере. Мы это дело, конечно, на самотёк не пускаем: посылаем его поначалу в такой компании, чтобы ему фрица загнала и на блюдечке преподнесла — прицеливайся и бей. И в случае чего самого бы прикрыла… Потом его, конечно, все равно учить надо: чтобы кругом смотрел, голову на триста шестьдесят крутил и чтоб на всякую приманку по дешёвке не клевал, в общем, много чему учить. Но это уже дело второе. А с самого начала он должен что понимать? Что фриц — если, конечно, хорошо по нему дать — и горит, и падает в самом лучшем виде! Вот это оно и есть самое главное.

На стороне моего собеседника был авторитет фактов: в его полку молодёжь входила в строй быстро и воевала не менее успешно, чем старожилы. Видимо, принятая методика их ввода в строй была правильная.

Правда, история нашей авиации знает и обратные примеры — когда первые неудачи только придавали человеку злости и вызывали активное стремление рассчитаться с противником сполна. Достаточно назвать самого результативного истребителя в нашей авиации — Ивана Никитовича Кожедуба, сбившего в годы Великой Отечественной войны шестьдесят два вражеских самолёта. Ему в первом же бою так досталось от истребителей противника и от зенитной артиллерии (кстати, своей, в огонь которой он устремился, чтобы оторваться от преследования «мессершмиттов»), что еле удалось посадить подбитый «лавочкин» на своём аэродроме.

…Разговор с командиром полка вспомнился мне через много лет после войны.

Ведь для защитников Москвы та тёплая июльская ночь и была ночью первого боя. Боя, с которого, в сущности, и началась многомесячная, тяжёлая, кровопролитная битва за Москву — на земле и в воздухе.

Наша эскадрилья была лишь малой частицей среди множества частей и соединений — участников этой битвы. И её лётный состав по своей подготовке, несомненно, отличался — в чем-то в лучшую, а в чем-то и в худшую сторону — от большинства лётчиков других частей корпуса. Но сейчас, вспоминая те горячие месяцы, я вижу, что в нашей эскадрилье, в её людях, как в капле воды, отразилось самое главное, самое характерное, определявшее в то время

дела и думы нашей авиации, нашей армии, всей нашей страны.

Война началась неожиданно для подавляющего большинства из нас. У нас не хватало новой техники. Ещё больше не хватало организованности, боевого опыта, порядка, всего того, что в совокупности называется умением воевать. Мы не были до конца готовы к войне не только материально, но в некоторых отношениях и психологически. В головах наших прочно засела мысль о том, что «если завтра война»… Завтра — а она началась сегодня! Немудрёно, что во многих душах возникла растерянность, недоумение, тревога, досада — сложный сплав чувств людей, застигнутых врасплох…

Все это было.

Но было и другое!

Было твёрдое, естественно возникшее с первой минуты, органическое убеждение всех и каждого, что эту внезапно свалившуюся тяжесть никто, кроме нас самих, на свои плечи не возьмёт.

Мы сразу и бесповоротно поняли, что это — наша война.

Мы не знали, кто из нас доживёт до её конца, но ни минуты не сомневались в том, каким будет этот конец.

Конечно, мы не могли представлять его себе во всех подробностях.

Процедура подписания в Берлине безоговорочной капитуляции фашистской Германии, столь широко известная сейчас по неоднократно демонстрировавшимся кадрам кинохроники, могла тогда, в сорок первом году, привидеться любому из нас разве что во сне. Да что капитуляция! Даже такие тяжёлые, но победные для нас сражения, как сталинградское, курское пли белорусское, были ещё далеко впереди.

Да и война в небе, которую мы начали при полном господстве в воздухе фронтовой авиации противника, потребовала великих усилий и от авиационной промышленности, и от авиационных руководителей всех степеней — от командира звена до главкома, — и, конечно, в первую голову от самих боевых лётчиков, штурманов, воздушных стрелков, чтобы где-то в сорок третьем году соотношение сил в воздухе переломить в нашу пользу, сделать нашу авиацию, да и нас всех, не такими, какими мы были в недоброй памяти сорок первом году.

Многого, необходимого для того, чтобы воевать, мы не знали, не имели и не умели. Но душевное состояние поколения, встретившего войну, было единое. То самое, с которым полгода спустя была выиграна битва за Москву, начавшаяся 22 июля сорок первого года, в ночь отражения первого налёта вражеской авиации на нашу столицу, и которое через четыре года привело нас к Победе…

А первый бой мы все-таки выиграли!