Первый элемент
Шрифт:
— Нет.
И снова начинает гладить щёку и скулу, спускаясь немного ниже, к челюсти и подбородку.
Очень боюсь закрыть глаза. Просто боюсь, что, когда их снова открою, то ничего этого не будет, а передо мной будет не Кристофер, а магистр Ллойд.
— Вы всё же пьяны. — Уже шепчу, чувствуя, как комок подступает к горлу и в глазах — слёзы. — Или околдованы.
Магистр Эшфорд снова смотрит в мои глаза, сжимает зубы и отвечает:
— Твои игрушечные зелья на меня не подействуют, а если и подействовали
— Тогда вы пьяны. — Отвечаю уже уверенно.
— С твоих уст это звучит, как обвинение в алкоголизме.
Моргаю, потому что боюсь, что заплачу снова перед проректором, а он всё-таки встает, я уже смотрю на него снизу. Он обхватывает мой подбородок, отодвигает назад, к холодной каменной поверхности, сам нависает сверху, упираясь свободной рукой в стену.
Или это я пьяна.
Или околдована.
— Бокал вина не лишил меня разума… Он придал смелости.
— Что? — Голос опускается до жалкого шёпота.
— Боишься? — Спрашивает на удивление учтиво, сохраняя дистанцию между нами в собственный рост.
— А вы хотите меня напугать?
— Нет.
— Тогда не боюсь.
Улыбается. Очень мягко и искренне, так, что невозможно не улыбнуться в ответ.
— Вот и умница. — Обхватывает длинными пальцами щёку, аккуратно гладит ноющую кожу. Склоняет голову ко мне, мы соприкасаемся лбами. Я прикрываю глаза, боясь их открыть, и слышу совсем рядом очень тёплое: — Выпей, пожалуйста.
Выпей? Что мне нужно выпить?
И он отодвигается. Очень медленно, словно и не хотя. Пальцы отрываются от моей кожи, сам проректор отходит к столешнице, наливает себе чай с валерианой. Зачем она ему?
Мне становится хоть и легче дышать, но как-то холодно и неуютно. На щеке горят прикосновения магистра Эшфорда, но их почему-то не хочется стирать, а кожу совсем не хочется содрать. Я медленно поворачиваюсь к кружке, обхватываю её двумя ладонями, и пью приятно горячий напиток, стараясь не думать.
Слышу, как проректор делает два медленных глотка, а потом тихо говорит:
— Останешься ночевать тут.
Я аж чаем поперхнулась. В каком смысле??
— Зачем? — Довольно громко и возмущённо спрашиваю.
— Хм… Ну… Останешься у меня, — голос звучит ниже, становится бархатным и мягким, — со мной…
В шоке смотрю на проректора, на его очень лукавый и хитрый взгляд, и… И понимаю, что это всё шутка, он явно надо мной издевается. Не знаю почему, но даже не смотря на ситуацию этого утра в целом, силы и настроение есть, чтобы скопировать выражение его лица, эти задорные глаза и ответить таким же томным голосом, но с лёгким придыханием:
— Надеюсь, спать вы пустите меня в свою кровать…
Магистр на секунду теряется, лицо его вытягивается, но он тут же откровенно улыбается и отвечает уже, теряя тот самый
— Конечно. Она полностью в твоём распоряжении… Как и я.
Позволяю себе смеяться в голос, потому что у сам проректор тоже улыбается и по-доброму усмехается.
Но отсмеявшись всё же настороженно спрашиваю:
— А если серьёзно?
— А если серьёзно, то я не доверяю магистру Ллойду, особенно, если учесть, что вы в одной башне живёте. Завтра я разберусь с ним. А ты сегодня переночуешь тут. Это не обсуждается.
— А…
— А я уйду к себе в кабинет, у меня ещё много дел.
— Вы не спали.
— Почему это тебя волнует?
— Вас же почему-то сейчас волнует магистр Ллойд.
И всё.
И гробовая тишина.
Спокойно пью свой чай. Хороший, кстати, чай. Кажется, действительно помогает. И жить как-то проще становится и вообще.
— Адептка Васильченко, вы явно перегнули.
— А. Да? Ой. Простите. Не хотела.
Вру. Хотела.
Прячу улыбку, пригубив кружку.
— Думаю, не стоит продолжать этот разговор. По крайней мере, сейчас.
Безразлично пожимаю плечами. Пусть делает, что хочет, взрослый человек всё-таки. Трава на меня хорошо подействовала: я смотрела в окно, вид которого выходил на башни Академии, залитые утренним солнцем, наблюдала за птицами и облаками. А ещё мне было как-то очень спокойно, даже глаза несколько закрывались. Я только сейчас поняла, как хочу спать.
Слышу, как проректор медленно выдыхает.
— Допила?
— Угу. — Отвечаю, не размыкая губ. И почему-то очень уставшим шёпотом: — Спасибо.
Магистр подходит ко мне, забирает кружку и почему-то треплет по голове, как маленького ребёнка. Сил сопротивляться нет, я только лениво качаю головой.
— Кто бы мог подумать, что хулиганить бывает так утомительно. — Усмехается он, ставит кружку в раковину. — Пойдешь спать?
— А можно?
— Можно. Пойдем.
Послушно («вау» эффект от чая, я считаю) встаю, плетусь за спиной проректора. Он выходит в зал, потом заводит меня в какую-то комнату, опять-таки в благородных коричневых тонах и резко останавливается. Ударяюсь носом об широкую спину, шиплю какое-то ругательство, потираю ушибленное место. За что он так со мной?
Не знаю, что там подумал проректор, но отвечать вообще никак не стал, только указал рукой на кровать.
Понятливо киваю, рассматривая очень большую кровать, с мягким, чистым постельным бельём молочного цвета.
— Я тебя закрою, дубликат ключей оставлю на столе в зале. Как проснёшься, зайди ко мне, верни его, хорошо?
— А себе оставить нельзя? — Спрашиваю голосом маленькой девочки, задирая голову, чтобы посмотреть проректору в глаза. Вообще не понимаю, откуда такая смелость. Как я посмела вообще задать такой вопрос?