Первый еретик. Падение в хаос

Дембски-Боуден Аарон

Фигура остановилась. Аргел Тал понял это, когда звуки шагов по почерневшей земле смолкли.

Лишь тогда он заговорил. Всего одно слово: имя, которым мало кто пользовался, кроме воинов-сыновей, несших в своих жилах кровь Лоргара и покорявших галактику крозиусом и болтером.

— Аврелиан, — произнес капитан, и слово утонуло в море голосов, шепчущих то же.

Наконец Аргел Тал поднял глаза, чтобы взглянуть на сына живого бога, стоявшего в сердце мертвого города.

3

Кровь взывает к крови

Сигиллит

Повелитель Человечества

Семнадцатый

Примарх был известен зарождающемуся Империуму под многими именами. Обитатели миров, через которые пролёг триумфальный путь его Легиона, звали Примарха Помазанником, Семнадцатым Сыном или, более элегантно, Носителем Слова.

Для братьев-Примархов он был просто Лоргаром — это имя дали ему на родной Колхиде, в годы смут ещё до прибытия Императора.

Кроме того, как и многие другие Примархи, Лоргар имел прозвище, чтимое во всех восемнадцати Легионах. Фулгрима из III Легиона почтительно называли Фениксоподобным, Ферруса Мануса из X Легиона — Горгоном, а повелителя XVII Легиона — Уризеном, именем из полузабытых писаний и мифов древней Терры.

Но никто из собравшихся ста тысяч воинов не произносил сейчас эти имена. Весь Легион Несущих Слово выстроился идеальными рядами, во всей своей ошеломляющей мощи, и каждый из сынов Лоргара пел приглушённым голосом его истинное имя, словно некий призыв.

— Аврелиан, — тихо пели они в унисон. — Лоргар Аврелиан.

Лоргар Золотой. Так возлюбленные дети называли своего отца.

Семнадцатый Примарх обратил свой взор на океан закованных в серые доспехи воителей, рождённых, чтобы выполнять его повеления.

Величие увиденного на мгновение заворожило его. Находившиеся ближе всего к Лоргару увидели, как в его глазах разгорается пламя мыслей.

— Сыны мои, — сказал Уризен, окрасив слова улыбкой, запятнанной печалью, — при виде всех вас ликует сердце моё.

Взирать на одного из Сынов Бога-Императора значило лицезреть воплощение совершенства. Человеческим чувствам, даже при улучшенном в лабораториях восприятии Астартес, тяжело осознать то, что происходит.

Аргел Тал целый месяц страдал от кошмаров в смятении и боли после того, как впервые предстал перед Лоргаром, будучи застенчивым мальчиком, едва достигшим одиннадцати лет.

Наблюдавшие за юными рекрутами аптекарии Легиона были готовы к этому. Турион, аптекарий, который надзирал за имплантационными операциями Аргел Тала во время его созревания, объяснил мальчику этот феномен в одной из крошечных келий, которые во время обучения предоставляли всем послушникам Легиона.

— Кошмары естественны и со временем утихнут. Твоему разуму нужно время, чтобы свыкнуться с увиденным.

— Я не уверен в том, что видели глаза мои, — согласился Аргел Тал.

— Ты видел Сына Божьего. Глаза и разум смертных не предназначены для созерцания подобного. Чтобы приспособиться, нужно время.

— Мне больно, когда я закрываю глаза. Больно помнить его.

— Боль не будет вечной.

— Я хочу служить ему, — сказал одиннадцатилетний мальчик, который всё ещё дрожал от

ночных видений. — Клянусь, я буду служить ему.

Турион кивнул и начал говорить о многих смертельных испытаниях, которые предстоит преодолеть Аргел Талу, чтобы заслужить мантию Астартес. Но мальчик не слушал, во всяком случае, не в то утро, когда первые лучи слабого солнца Колхиды падали через единственное окно кельи.

Он и по сей день думал о Турионе. Аптекарий умер сорок лет назад, но он до сих пор хранил напоминание о той битве. Даже сейчас он не мог держать изогнутый сломанный нож чужака и не вспоминать перерезанное горло Туриона.

На самом деле, поэтому он его и хранил. Как память. Возможно, эта привычка выглядела зловеще, и капелланы часто укоряли за неё Аргел Тала. Собирать оружие, которое убивало твоих братьев — признак нездорового ума.

Аргел Тал поднял глаза.

— Кровь взывает к крови, — Лоргар обратился к воителям, собравшимся на развороченной могиле Монархии. — Кровь взывает к крови.

Аргел Тал, как и всегда в присутствии своего отца, старался концентрировать свой взгляд на отдельных деталях, нежели взирать на всё его величие.

Глаза Лоргара цвета снежно-серых зимних небес Колхиды были подведены сурьмой, отчего ещё ярче выделялись на фоне кожи Примарха — кожи, которая невооружённому глазу казалась золотой.

Линзы шлема Аргел Тала полностью отфильтровывали окружающий мир до набора тёмно-серых тактических сводок, но не упускали ни единой детали. Капитан мог разглядеть тысячи отдельных колхидских глифов, которые были нанесены золотом на белоснежную плоть Примарха. Некоторые говорили, что татуировки в виде клинописных текстов покрывают большую часть тела Лоргара.

Они стекали по лицу Лоргара плотными идеальными линиями от бритой макушки до подбородка, и каждое предложение было пылкой молитвой, пророческой надеждой на будущее или призванием помощи высшей силы.

Там, где регалии Лоргара скрывали его плоть, на позолоченных пластинах доспеха продолжались писания, которые вытравили на сверкающей поверхности кислотой. Но при всём своём величии Семнадцатый Примарх не выделял своего великолепия церемониальной экипировкой. При всей позолоте его доспех был украшен не больше комплектов Мк-III, которые носили его капитаны. Приколотые к нагруднику и наплечникам свитки писаний и клятвы не прославляли деяния самого Примарха, но говорили о его обетах отцу и готовности служить народу Империума.

— Вот чем всё обернулось, — заговорил Примарх, чей голос никогда не был громче шёпота, потому что этого было достаточно Лоргару. Он достигал ушей ближайших сынов и ясно раздавался в воксе для задних рядов.

— Вот чем всё обернулось, и мы ещё вынуждены ждать от них объяснений, которых мы заслуживаем.

Невозможно описать пылкую уверенность, которую излучал Лоргар. Его тонкие губы скривились, Примарх почти улыбался словно охваченный страстью поэт, хотя стоял у могилы своего величайшего достижения. Как будто не желавшие держать оружие золотые кулаки, закованные в латные перчатки, сжимали крозиус размером с воителя Астартес.