Первый из первых или Дорога с Лысой горы
Шрифт:
Но на сей раз сообщить мессир не успел ничего.
В камине вновь грохнуло, пышно заклубилось, истошно завыло, и вой этот нарастал стремительно, однако, на самой противной ноте вдруг оборвался, и тогда из камина вылетел победоносный собачий лай, а следом, ужаленно, словно догоняя свой лай, вылетел пудель. Размерами с трехмесячного теленка и абсолютнейше черный.
У оттоманки пудель вознамерился остановиться, но набранная к тому моменту скорость оказалась намного сильнее, и пес кубарем покатился по паркету,
Наконец, мяч замер, снова стал пуделем, вскочил на лапы и, поскуливая, затрусил к оттоманке, перед которой виновато поник головой и подхалимски замахал обрубком хвоста.
— Ты все-таки опоздал! — обрушился на него мессир с явной иронией в голосе. — А что обещал?
— Прошу прощения и пощады! — слезно запричитал пудель. — Во искупленье готов лизать сапоги, ловить мышей, жить на привязи и трижды в день питаться исключительно «Педигри Палом»…
— Лизать сапоги? — перебил его мессир. — Да где же ты видел, чтобы щадили того, кто лижет сапоги? Бред!.. Но я хочу знать, почему же ты все-таки опоздал?
— А потому, что по всем законам души человеческой досточтимые хозяева этих роскошных покоев должны и по сей момент стоять на обрыве перед рекою и утирать слезы умиленья оттого, что вернулись в свой прежний мир… Откуда же мне было знать…
— По каким, говоришь ты, законам? — скривился мессир.
— По законам души человеческой. А что?
И откуда же, любопытно, эти законы взялись?
— Должен сообщить вам, — начал пудель, нахально передразнивая голос своего повелителя, — что законы эти вывел я сам. Чем внес неоценимый вклад в психологию, самую умную из наук.
— Самую хитрую. Так будет точнее, — поправил мессир. — Что же касается души человеческой, то вынужден тебя разочаровать. У нее законов нет и быть не может. В противном случае я давно бы уже был единственным и полноправным повелителем этого мира. Но как повелевать тем, что не подчиняется ни правилам никаким, ни законам?
Пудель не сдался:
— И тем не менее…
— Довольно! — повысил голос мессир. — Ты утомил меня. Прими немедленно нормальный облик и помолчи.
— Извольте, воля ваша! — пудель завертелся волчком. И лихое верчение его сопровождалось тихим гуденьем, которое — бац! — и стихло шипением!
И на месте пуделя образовался стройный молодой человек с черными кучерявыми волосами и в черном же элегантном костюме-тройке. На слегка вздернутом носу молодого человека красовались большие очки в тонкой оправе.
Гостеприимно указывая на него рукою, мессир обратился к Даме и Кавалеру:
— Хочу представить вам моего, а теперь и вашего помощника. Его фамилия… э-э-э… ну, допустим, Соринос… А что, достаточно звучно и без претензий. Друг мой, вы имеете что-нибудь против фамилии Соринос?
— Ни в коем случае! — и новоиспеченный Соринос аж прищелкнул каблуками невыносимо надраенных
Мессир удовлетворенно кивнул:
— Прекрасно! Тогда продолжим… Итак, многоуважаемые сударыня и сударь, вы спрашиваете, какая роль отведена вам на предстоящем представлении? Отлично! И правильно делаете. Без вопросов не бывает ответов. Так вот… Должен сообщить вам, что вы, именно вы, милостивый государь, станете первым лицом нашего, если угодно, спектакля.
— Я? — не поверил Кавалер.
— Вы!
— И что же мне следует делать?
Мессир махнул рукою:
— Ничего для вас нового. Творить…
— Не понимаю, — с отчаяньем в голосе признал Кавалер. — Что я должен буду творить?
— То же, что творит любой истинный творец, одним из которых вы, безусловно, являетесь. Причем, одним из самых гениальных, поверьте уж мне… Вы будете творить жизнь. Только, — тут мессир как бы предостерегающе поднял указательный палец, — только на сей раз вы будете творить настоящую жизнь.
Мессир энергично поднялся с оттоманки и оказался между креслом Дамы и камином. Пламя за его спиной затрещало, и свет его уподобился крови. Свежей, дымящейся. А фигура мессира на фоне этих убийственных отблесков выглядела завораживающе грозной. И глаз от нее отвести не было сил.
— Вы пишете трагедию, не правда ли? — голос мес сира зазвучал сверху, оттуда, где вместо исчезнувшего потолка ежились робко наивные звезды. Но фигура мес сира при этом все так же заслоняла от Дамы и Кавалера взбесившееся пламя камина. — Так вот… вам предла гается закончить вашу трагедию здесь, за этим столом, этим пером, этими чернилами и на этом папирусе.
Тяжелая рука мессира вонзилась указательным пальцем в пространство по направлению к сводчатому окну.
Повернувшись, Дама и Кавалер увидели, как перед окном из голубого свечения вырос старинный вычурный письменный стол с тугим темным свитком на нем и золотою чернильницей в форме черепа, из которой взвивалось белое гусиное перо.
— Вас пригласили, — лился голос от звезд, — на представление, абсурдное для тех, кто верит только самому себе и никогда не поднимает глаз от земли. Ибо все здесь произойдет так, как напишете вы. Как напише те, так и будет… Но вы сможете написать только то, что произойдет. Вам даются возможности истинного творца.
Творите!
Блестя возбужденно глазами, Кавалер спросил:
— Я не могу отказаться от вашего предложения?
— Нет. Поздно. Слова произнесены, а потому изменить что-либо уже невозможно.
— Тогда ответьте, кто дает мне такие возможности? Вы?
— И я тоже.
Но я хочу знать, кто еще?
— Имя его я произнести не могу. Но… — мессир демонстративно отвернулся к камину.
А в воздухе перед Дамой и Кавалером затрепетало пламя огромной свечи, в котором они различили силуэт человека.