Первый к бою готов!
Шрифт:
Я наклонился, пульс прощупал. Глупо, конечно, не может быть пульса после такого падения... Но все равно долго теплую еще руку держал, словно на что-то надеялся. А потом ладонью глаза ему закрыл. Они закрываться никак не хотели – в небо были устремлены, в темное и тучами покрытое... И болью были наполнены... Ленька после плена, как говорил, ни одной ночи нормально не спал – от боли страдал... Двенадцать с лишним лет...
– Людмила где? – спросил я.
– Кто? – из темноты за моей спиной прозвучал встречный вопрос.
– Людмила – жена его...
– Дома, наверное... Ей с сердцем хреново... На глазах у ей... – сказал пьяный косоглазый мужичок. – Сквозь стекло, дурак, прыгнул... Открыть не мог... Бабе теперь еще
Захотелось врезать мужичку между сведенных к переносице глаз, чтоб глаза нормально смотреть стали. Но, когда в форме, этого делать нельзя... Неправильно понять могут... Или делать это следует в своем кабинете, где посторонних нет и некому накапать на тебя, что ты глаза человеку умело выправляешь...
– Милицию вызвали?
Вопрос был лишним, потому что милицейская сирена уже звучала, приближаясь.
Я не стал ждать ментов рядом с братом. Вошел в лифт и нажал кнопку четырнадцатого этажа. Дверь в квартиру была распахнута. Окно в большой комнате зияло проломом. Осколки еще висели по краям рамы. В дверях спальни две женщины стояли, незнакомые. Наверное, соседки. И еще кто-то что-то говорил в самой спальне. Я заглянул. Людмиле мерили давление. Она лежала на кровати с закрытыми глазами. Я не стал заходить. Сел к столу, где на тарелке были соленые огурцы порезаны кружочками и стоял наполовину наполненный стакан с водкой. Пустая бутылка валялась под столом на боку. Там же, рядом с бутылкой, лежала раскрытая общая тетрадь с какими-то записями. Я узнал каллиграфический почерк брата, основательно подпорченный хронической пьянкой, и поднял тетрадь. И, сам не зная для чего, сунул ее в карман форменной куртки...
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1. ОНУФРИЙ
Я плавно вдавил педаль газа, отъезжая от ментовки, а она отворачивалась, стараясь на крыльцо не смотреть, где все еще стоял подполковник Петров. Руки на груди скрестил, как памятник. Сигнал подает. Я понял...
Естественно, в таком незавидном положении оставлять Анжелину одну было нельзя. Нельзя было этого делать и по другой, более прозаической причине, нежели человеческое отношение к своей любимой на данный момент жертве, – чтобы не допустить подсказок со стороны и наградить большим количеством своих подсказок. И домой отвозить ее тоже не стоило, потому что, не дозвонившись на мобилу, знакомые и домой могут позвонить – некоторые люди знают еще номера квартирных телефонов и даже пользуются ими. Разговоры об обыске и о задержании наверняка уже пошли и в фирме, и в кругу близких и дальних знакомых, и найдется много желающих помочь. Один сердобольный умник адвоката предложит, а то и трех сразу, чтобы дать каждому из них серьезно заработать, а адвокаты потом и самому сердобольному умнику что-то «откатят», другой предложит своими связями воспользоваться, но за пользование связями тоже платить придется. Моя задача выглядела просто – хотя бы на один сегодняшний вечер удержать ее от всяких контактов. И дожимать до такого состояния, чтобы она, как говорится, сама созрела для правильного решения... Звонить будут мне, это предусмотрено планом. Звонить будут несколько раз, якобы разные люди... И будут передавать «сведения»... Моя квартира вполне подходит для продолжения работы, хотя зеркал там пока недостаточно много...
Анжелина всю дорогу подавленно молчала, переваривая происшедшее с ней, и поняла, куда мы едем, только после того, как я остановился во дворе.
– Мне бы домой... – сказала неуверенно. Настолько неуверенно, что я, ожидавший более настойчивой просьбы, вынужден был оставить про запас свои заранее подготовленные аргументы. Для начала можно и мягкие уговоры проявить. Это тоже действует...
– У меня лучше... –
– Хочу в ванну на три часа залечь... И глаза закрыть... На три часа утонуть хочу...
– Кажется, у меня тоже где-то ванна была... – заметил я. – А три часа времени я тебе выделю... Может, даже четыре... – И добавил уже мягче: – У меня ванная большая, хорошая, с джакузи... Напряжение снимает, станешь свежая и стойкая, как гриб мухомор...
– Мне переодеться надо... – она настаивала робко и неуверенно. У нее, наверное, просто сил не было на сильное противодействие. – Ты даже не представляешь, где я была... Они меня за решетку сунули... В клетку... Со всякими... Там бомж какой-то... У него рана на голове... И черви в ране... Он все ко мне поговорить о жизни лез...
– Бомжи любят рассказывать, какими они были раньше значительными людьми... – сказал я со знанием дела. – Рассказывал?
– Рассказывал...
– Я рассказывать о себе не буду, у нас есть еще о чем поговорить... К тому же я не бомж, и раны на голове в настоящий момент у меня нет, тем более с червями... Пойдем... Информация будет поступать ко мне домой...
– Какая информация? – не слишком заинтересованно спросила Анжелина.
– Важная... Касающаяся тебя...
На первом этаже я позвонил в квартиру к дворнику. Вышла его жена, но дверь широко не раскрыла, чтобы не высунула наморщенный в рычании нос Марфа, овчарка дворника.
– Дома дядя Леша?
– Алексе-ей... – позвала она.
Дядя Леша вышел, и Марфа все же выскользнула, подозрительно нас обнюхала. Но при хозяине она агрессивности не проявляла, хотя не проявляла и приветливости. По крайней мере, хвостом не пошевелила. Анжелина, кажется, даже не заметила, что собака ее обнюхала.
Я молча протянул дяде Леше пятьсот рублей и ключи от машины.
– Понял, Стас Палыч...
Это мой персональный охранник, золотой и честный человек. За пятьсот рублей, когда мне не хочется отгонять машину на стоянку, дядя Лешка ночует в машине вместе с собакой. И я и он довольны. Три-четыре раза в месяц – и ему уже существенная прибавка к зарплате...
Вопреки угрозам и непоколебимым вроде бы законам физики Анжелина без проблем уложила обещанные три часа минут в двадцать... То есть не смогла долго в ванне сидеть и отмокать от нервной обстановки «обезьянника». Я предполагал это заранее, потому как предупредил ее, что «зарядил» информацию на поиск. Я дал ей надежду вместе со мной побороться за свое оправдание. Это ее небольшой и нестремительный «взлет», необходимый для последующего «падения», потому что без «взлета» и «падения» соответствующей степени тяжести не бывает. А вот «падение» после «взлета» бывает очень утомительным для нервной системы. «Взлет» – «падение»... «Взлет» – «падение»... Много раз повторяются... Это изматывает предельно, теряется ориентация в событиях, хочется немедленного – немедленного! – выхода из ситуации... И я начал ее изматывать... Конечно же, она сидела в ванной и думала о том, на что я обещал дать ей хоть какие-то ответы. И, выйдя в комнату в моем махровом халате с рукавами, закатанными до локтя, подметая пол полами, увидела меня задумчиво сидящим в кресле с трубкой мобильника в руке.
– Звонили? – с надеждой спросила, прикладывая к мокрым волосам полотенце.
– Кто такой Гантов Александр Витальевич? – вопросом на вопрос ответил я.
– А что? – не поняла Анжелина и сощурилась, как от неприятного воспоминания. Не надо ей так щуриться, это делает ее некрасивой и сразу подчеркивает морщинки вокруг глаз. В другое время на морщинки внимания не обращаешь, а стоит только сощуриться, глаз за них цепляется. В ее положении можно было бы себе и имиджмейкера завести, который не только речи готовит и одежду подбирает подходящую к каждому отдельному случаю, но еще и за манерами следит.