Первый линзмен
Шрифт:
– Смею уверить, что такого пациента вам тоже никогда не приходилось видеть. Надеюсь, что он больше никогда не разобьется, а если и разобьется, то мне удастся отправить его куда-нибудь в другой госпиталь.
Сестра Мак-Дугалл надеялась, что когда линзмен получит те блюда, о которых он так мечтал, хлопот с капризным пациентом станет меньше, но она глубоко заблуждалась. Киннисон был нервозен, угрюм и замкнут, и удивляться тут было нечему. Он был прикован к постели и испытывал нестерпимые муки совести при мысли, что потерпел поражение. Более того - выставил себя полным
– Послушайте, Мак, принесли бы вы мне какую-нибудь одежду и вывели на прогулку. Мне просто необходимо поразмяться.
– Нет, Ким, еще рано, - мягко возразила она с обычной обезоруживающей улыбкой, - но очень скоро, как только ваши ноги перестанут походить на головоломку, сложенную из множества кусочков, вы вместе с вашей нянечкой непременно выйдете погулять.
– Такая красивая и такая глупая!
– зарычал линзмен.
– Неужели вы и ваши умники не понимаете, что я никогда не наберусь сил, если будете держать меня в постели до конца дней? И не разговаривайте со мной, как с малым ребенком. Со мной все в порядке, поэтому можете убрать свою профессиональную улыбку и перестать меня успокаивать.
– Прекрасно! Я тоже так считаю!
– резко ответила Мак, терпение которой иссякло, - Кто-нибудь ведь должен сказать вам правду. Я всегда полагала, что у линзмена должны быть мозги, вы же с самого начала вели себя как дурно воспитанный мальчишка. Сначала вы хотели наесться до отвала, сейчас вы требуете, чтобы я вывела вас на прогулку, - сейчас, когда ваши переломы едва срослись, а ожоги еще не зажили как следует, словно для того, чтобы свести на нет все, что для вас сделали. А не лучше ли будет, если вы перестанете валять дурака и начнете вести себя, как подобает в вашем возрасте?
– Я никогда не считал медсестер особенно умными, а теперь вижу, что они просто дуры набитые, - Киннисон в упор смотрел на медсестру со все возрастающей враждебностью. Ее слова его ни в чем не убедили.
– Я же не говорю о том, чтобы вернуться к исполнению служебных обязанностей. Я хочу лишь немного поразмяться и знаю, что мне делать.
– Боюсь, что вас ждет большое разочарование, - едва процедила сквозь зубы медсестра и, вздернув подбородок, вышла из палаты, но через пять минут снова вернулась. На лице ее снова безмятежно сияла ослепительная улыбка.
– Прошу извинить меня, Ким, мне не следовало вылетать из палаты, как ракета. Я ведь знаю, что вам приходится нелегко и у вас бывают приступы дурного настроения. Будь я на вашем месте, у меня тоже…
– Перестаньте извиняться. Мак, - неуклюже начал Киннисон, - я сам не знаю, что на меня находит и почему я к вам все время придираюсь.
– Вас поняла, прием, линзмен, - ответила Мак-Дугалл, на этот раз совершенно серьезно.
– Я все понимаю. Вы не тот человек, который может безмятежно лежать в постели. Неподвижность угнетает; вас.
Так прошли недели. Киннисон знал, что ведет себя с сестрой неоправданно грубо и резко, но ничего не мог с собой поделать. Накапливавшееся внутреннее напряжение и неизбывная горечь при мысли о поражении, которое он, как ему казалось, потерпел от пиратов, и бедственное положение, вызванное множественными переломами, ожогами и ушибами, требовали выхода и находили его, подобно тому как молодой, полный сил тигр, страдающий от зубной боли, кусает и рвет клыками все, что попадается ему на пути.
Но вот, наконец, изучен врачами последний рентгеновский снимок, снята последняя повязка. Киннисон снова на свободе: его выписали из госпиталя, сочтя вполне здоровым. Напрасно Киннисон поносил на чем свет стоит свое "заключение" - врачи выписали его из госпиталя лишь после того, как он действительно выздоровел, и ни секундой раньше. За этим проследил адмирал Хейнес собственной персоной. И все время, пока длилось выздоровление, Хейнес при посещении Киннисона ограничивался лишь весьма краткими беседами. Но, выйдя из госпиталя, Киннисон поспешил разыскать адмирала.
– Позволь мне сказать кебе несколько слов, - быстро проговорил Хейнес, едва Киннисон появился на пороге его кабинета.
– Никаких упреков самому себе, никакой разрушительной критики. Все замечания должны быть конструктивны. Но о деле потом. Прежде всего, Кимболл, я чертовски рад узнать, что ты совсем выздоровел. Когда тебя доставили на Землю, ты был совсем плох. А теперь говори!
– Хорошенькое дело! Вы сами же заткнули мне рот, а теперь приказываете говорить, - кисло улыбнулся Киннисон.
– Если в двух словах - полное поражение. Если позволите еще Два слова - пока поражение.
– Вот это характер!
– воскликнул Хейнес.
– Но мы не согласны с тобой в оценке и не считаем, что ты потерпел поражение. Неуспех да, но только неуспех и совсем не поражение. Должен сказать, что пока ты находился на лечении в госпитале, мы все время получали о тебе самые лучшие отзывы.
– Не может быть!
– Киннисон от удивления даже потерял дар речи.
– Разумеется, как и следовало ожидать, ты чуть не разнес госпиталь на отдельные атомы…
– Но, сэр, если я и позволил себе некоторым образом…
– Вот именно! Как часто повторяет Лейси, он любит иметь дело с теми пациентами, которые не любят иметь дело с ним. Намотай себе на ус - станешь постарше, поймешь. Однако, может быть, эта мысль поможет хотя бы немного снять груз с твоих плеч.
– Спасибо, сэр. Я действительно чувствую себя не очень уютно, но если вы и все остальные действительно считаете, что…
– Мы гордимся тобой, сынок, так что выше голову! А теперь сделай одолжение, расскажи-ка мне все по порядку…