Первый отрыв Палмер

Аксенов Василий Павлович

От лифта он бросил взгляд в сторону рецепции. Там уже трое клерков мудрили над его карточками. Один засовывал их одну за другой в щель контрольной машины. Другой держал у уха телефонную трубку. Третий тянул телетайпную ленту и озабоченно покачивал турецкой головою, на которой явно не хватало стереотипной фески. В той же степени верхней его губе не хватало янычарских усов.

Не знаю, кто из нас больший мерзавец, подумал Памфилов в адрес человека, что одним телефонным звонком оборвал его памфилийское приключение.

Он поднялся на шестой этаж, там перешел в другой лифт и спустился на третий уровень гаража. У него в кармане было еще не менее пяти миллионов турецких лир, то есть примерно долларов сотни три с гаком. На эти деньги он доберется до Стамбула и там явится в советское консульство. Через сутки он будет уже далеко от этого мира, где верят не в человеческое достоинство, а в поток электронной дряни. Один шаг за шереметьевский кордон, и ты отряхиваешь весь кредитный позор и вместе с ним весь прах Памфилии. Ты снова на своей истинной родине, где идут процессы большого исторического обновления.

В такси по дороге в Анталию он боролся с сентиментальной соплей, сопля победила: как я могу уехать, не повидав Пам! Пусть она окинет меня на прощание этим своим новым, оскорбительным взглядом, смесью недоверия и насмешки, так легче будет расстаться навсегда!

Таксист не хотел ждать на стоянке возле «Золотого Перге». Очень жарко, объяснял он, невыносимо, нет тени, не могу. На самом деле, конечно, не доверял пассажиру. Вдруг через руины сквозанет на пару тысячелетий назад, кто тогда будет платить по счетчику. Очевидно, на лице у меня теперь отпечаталось, что кредит закрыт. Он оставил турку в залог миллион и вступил в Перге.

Благоговение на сей раз не посетило его. Солнце нестерпимо маленькими иголочками жгло потную под волосами кожу башки. На всем пространстве призрачного города, от некогда могучих врат и башен до обломков колоннад, ведущих на агору, не видно было ни одного туриста. Все это опишу, бодрил он себя. Все пойдет впрок, ведь писательский-то мой кредит никому не под силу закрыть! Ящерицы здесь, разумеется, приобрели цвет раскрошившегося мрамора. Вот-вот. Эти выродившиеся динозавры. Тоже туда же.

Полукруглый зал южных бань был пуст. Почему я решил, что Пам все еще здесь? В такую жару работать невозможно, развязная американка – вот именно, развязная! – наверняка прохлаждается на пляже со своими Пат и Триш в обществе ражих голландцев. Да и вообще, можно ли всерьез принимать археологию этой выходящей в тираж нимфоманки?

Вычеркивай ее на фиг со всеми ее конвульсиями, она превращается просто в литературный персонаж, чего проще. Да и сам линяй отсюда поскорее, а то еще и сам превратишься в литературный персонаж или, еще пуще, в археологический материал.

Кто-то глубоко вздохнул сзади, внизу, прямо ему под коленку. Сейчас вот и произойдет что-то

невероятное, чего уже не опишешь. Под ногой у него сидела грустненькая собачонка. Откуда ты и куда, милая сучоночка? Он потрепал ее меж ушей. Она поплелась в сторону, постоянно оглядываясь, как бы приглашая следовать за ней. Эта собака может слишком далеко завести, если уже не завела, руины могут в один прекрасный момент перестать быть руинами. Пока еще ободрял только вид мягкой бутылки, валявшейся среди камней. Еще и десять лет назад таких не делали. Вдруг собачка исчезла из виду, а потом и бутылка исчезла из виду. Еще шаг, и я сам исчезну из виду! Еще шаг, и в струящихся столбиках жары появилась Пам.

Она сидела на раскладном, «режиссерском» стуле, под полями огромной шляпы, и медлительно щеточкой снимала крошки сухой земли с повернутой в вертикальную позицию плиты. На носу у нее, словно минеральное украшение, висела круглая сопля.

«Видите, Памфил, я все-таки нашла то, что искала, – сказала она. – Перед вами плита из северных бань, а на ней часть свода правил со многими элементами финикийского письма».

Он сел рядом и взял ее за руку. Вот сейчас, в пятидесятиградусную жару, в присутствии ящериц и памфлийской собачонки, возле этой плиты. Горечь остановленного кредита. Восторг расставания. Романтическая эякуляция. Теперь она запомнит меня навсегда.

Она убрала руку: «ну-ну». Выделенные каким-то раствором, пред Памфиловым маячили искомые знаки, некие этажерочки, петельки, мотки ниток и неправильные треугольнички.

«Жуть, – сказала, ликуя, Пам. – Почему они так долго, десять веков, тянули за собой эту шваль, когда же возник греческий, квадратный метод?»

«Прочтите мне эти правила», – попросил он.

Она метнула на него прозрачный, как капля на носу, и многое понимающий взглядик.

«Вы действительно хотите, чтобы я вам это прочла? Ну, что ж, слушайте: „…Там, за порогом, оставь свой груз и на время омовения о нем забудь. Войдя, предавайся воде и игре. Здесь ты никому ничего не должен, кроме богов, а они, пока ты здесь, не востребуют с тебя и медной монеты. Захочешь петь, пой! Захочешь выпустить газ, выпускай с извинениями и с улыбкой. Путник, если тебя в банях Памфилии вдруг охватит восторг и желание лжи, солги, но в высоких словах, как поэт. Не бойся порки, ибо она у нас не превышает десяти ударов плетьми поперек ягодиц. Даже если боишься цикуты, не отвергай вина. Не отвергай протянутого вина, лжец, погружайся в пузырящуюся воду, ты, погружайся, и…“ Дальше неразборчиво».

Примечания

1

Мамочке виднее.

2

«Я бы хотела посмотреть ваш номер».

3

Организация освобождения Палестины (ООП). ( Прим. ред. )