Первый поход
Шрифт:
– Йэх, взяли, ребятушки! Погуляем!
– Понатерпелись. Ну да теперь наша сила! Йэх, взяли, раз-два…
Со страшным треском ворота пали, и жаждущая расправы толпа с воплями кинулась внутрь. К полуночи вся обитель пылала, объятая пламенем.
– Ничего, – выбравшись из подземного хода, произнес отец Этельред, с ненавистью глядя на все раздувающееся пламя пожара. – Ничего. Веселитесь пока… А уж скоро и мы… повеселимся… дайте только срок, дайте…
Аббат отряхнул колени от налипшей земли – подземный ход местами был низок, – поправил на левом плече плащ и, сквозь зубы читая молитву, быстро пошел к реке. Вот и она – отец Этельред услышал плеск волн, а затем увидел черные тени двух кораблей и часовых, прохаживающихся по причалу.
Тяжело
– Кто старший?
– А ты сам-то кто таков будешь?
– Не узнал, деревенщина?!
– Отче!
– Сколько здесь воинов?
– Десять. Старший – Вудред, десятник.
– Быстро все на корабль. Да не туда, идиоты. На тот, маленький… Кто-нибудь умеет рулить? Нет? Эх, грехи мои тяжкие. Придется самому. Так, гребите. Да гребите же! Теперь те, кто слева, замерли… Я сказал, только те, кто слева, ты чем слушаешь, дубина? Теперь правые. А теперь все разом вместе… Ну, молодцы… Кажется, выбрались… Нам главное – до утра продержаться, а там… Там посмотрим. Надеюсь, его величество король Мерсии, узнав о бунте, выделит достаточно воинов. А если не выделит он, уж точно выделит король Уэссекса, это ведь он именует все наши семь королевств Англией. Бытрее за мыс… Так… Вот тут и постоим до утра, слава Господу, ветра почти что нет. Ну, твари… Это я не вам. Ну, ироды… Ладно, кончится скорое ваше время, тогда узнаете муки первых святых. А сейчас, что ж. Каждый мужик – король.
Отец Этельред оперся на рулевое весло. Справа по борту, на берегу, за лесом, неудержимо пылало пламя. Оно даже стало как будто больше, сильнее, вот уже к самому небу летели красно-желтые искры… А может, то были звезды?
– Хельги? Хельги ярл? – Донельзя изможденный, но обрадованный до глубины души Снорри бросился к ярлу со счастливой улыбкой на своих еще совсем по-детски припухлых губах.
– Тсс! – Воровато озираясь, Хельги приложил палец к губам. – Какой я тебе ярл? Я Хельг, сын крестьянина из-под Стилтона. И ты тоже крестьянин, кэрл.
Они стояли у самых ворот пылающего монастыря, и косматые языки пламени терзали небо. Откуда-то сверху, стреляя искрами, валились балки, а жар стоял такой, что можно было, пожалуй, жарить гусей. Ну, если и не гусей, то маленьких вкусных уточек – любимое блюдо аббата.
– Хотите попробовать, а? – Вынырнув из толпы, к ним подбежал Ирландец, держа в руках по две аппетитно пахнущие утки, насаженные на вертела.
– Не время сейчас… Хотя давай. – Хельги впился зубами в жареную, чуть подгоревшую птицу. – А ничего, вкусно, – похвалил он и, вытерев губы, добавил: – Нам пора сматываться, Ирландец. Утром, по-моему, будет уже поздно.
– По-моему – тоже, – согласно буркнул Ирландец. – Жаль вот, не удалось добраться до монастырской сокровищницы, ее, похоже, уже разграбили. Впрочем, если покопаться… Нет, все-таки жизнь дороже.
Прав, тысячу раз прав был Ирландец насчет сокровищницы. Разграбили, ироды, практически всю. Уже после пожара шмыгнул туда толстенький монах-паломник, с седоватыми венчиками волос вокруг лысины, посмотрел, понюхал воздух и, сверкнув черными глазами, безошибочно вытащил из притолоки кирпич, за которым и обнаружили не найденные иродами золотые монеты и увесистый крест из чистого золота на золотой цепи. Крест был щедро украшен средней величины изумрудами, обработанными неизвестным ювелиром матовой скромной шлифовкой. Крест этот и золото хранил отец Этельред на черный день. Монах ухмыльнулся, надел крест под сутану и, набив заплечную суму монетами – не жадничал, понимал – нести-то тяжеловато будет, – быстро вышел наружу. По освещенному пламенем пожара двору возбужденно носились люди…
Впрочем, Ирландец этого не видел. Просто предугадал…
– Магн должна привести лошадей.
– Сюда?!
– Нет, конечно. Она будет ждать у луга.
– Тогда что ж мы стоим?
Всем подряд улыбаясь и что-то дико крича, друзья выбрались из толпы и,
Кстати, чуть не наступили на прячущихся там узников, то есть бывших узников, уже – как и Снорри – освобожденных восставшими. Одного звали Эрмендрад, другого – Дирмунд Заика. Поглядев вослед бегущим, они деловито переглянулись, кивнули друг другу и, не сговариваясь, пошли на север, в Нортумбрию. Бунт, конечно, веселое дело. Да больно уж опасное для здоровья.
На лугу у самой дороги прядали ушами кони.
– Молодец, Магн, – еще издалека крикнул Хельги и, подбежав ближе, удивленно спросил: – Ты что, плачешь?
И в самом деле, плечи девушки содрогались в рыданиях, а по лицу текли невидимые в темноте слезы.
– Зачем? – рыдая, спросила она. – Зачем они сделали это?
Хельги повернулся и увидел прибитый к дереву труп. Труп пастушонка Гайды. Два окровавленных гвоздя торчали из его плеч, и один – большой – из грудной клетки.
– Бедняга, видно, принял стилтонских крестьян за разбойников и пытался защитить скот, – подойдя ближе, тихо сказал Ирландец. – Что ж, жаль, конечно, парня… Похоронить его мы не успеем.
– Нет, – мотнул головой Хельги, чувствуя, как поднимается откуда-то изнутри черная тягучая горечь. – Нет, – повторил он. – Мы должны ехать. Садись на коня, Магн. И не плачь – это жестокое время.
Стегнув лошадей, всадники помчались прочь. Куда? Дорогу приблизительно знал Ирландец. Да самое главное было сейчас и не это, главное было – уйти.
Едва они отъехали, шевельнулись кусты, и на дорогу выбрался молодой светло-русый парень с остреньким лисьим лицом и бегающими глазками шулера. Посмотрел вослед всадникам, а затем перевел взгляд на прибитого мальчишку.
– Дурак ты, пастух, – пробормотал он. – Сказал бы сразу, куда делись твои напарники и где спрятаны лошади, – легко бы умер, а так…
Он махнул рукой и засмеялся противным дребезжащим смехом.
Далеко в госпитале, в белой реанимационной палате видел кошмарные сны Игорь Акимцев. Видел и горы трупов, и пылающий монастырь, и зверски убитого крестьянами мальчика-пастушка, и даже последующую расправу с восставшими. Видел и знал: виновник всего этого – он.
А позже, много позже, через одиннадцать веков после этих событий – и за пару десятков лет до рождения Игоря Акимцева, – в главе под названием «Англия до нормандского завоевания» советские историки напишут следующее:
«Как указывали К. Маркс и Ф. Энгельс, „процесс становления феодализма в англосаксонских государствах проходил медленнее, чем на материке“. Этот процесс, как верно указывал т. Сталин, сопровождался усилением классовой борьбы закрепощаемого английского крестьянства, выражением которой стали многочисленные восстания, самое известное из которых произошло в Мерсии в середине девятого века. Восставшие сожгли монастырь св. Бенедикта, являвшегося крупнейшим феодальным собственником Англии, и даже на некоторое время создали собственные органы управления, высоко оцененные В. И. Лениным в работе „Государство и революция“. Предводителями восставших были некто Хельг – сын зависимого крестьянина-лэта, и Конх-Ирландец, судя по всему, представитель угнетенного крестьянства Ирландии. Оба они, вероятно, погибли в ходе расправы с восставшими. Подобные крестьянские выступления происходили в те времена не только в Мерсии, но и в Нортумбрии, и в Эссексе, и в Кенте. Многие историки-марксисты считают, что есть все основания полагать, что именно этот накал классовой борьбы (а не только нашествия данов, на которые ссылаются реакционные историки Западной Европы и США) и явился важнейшей причиной консолидации королевской власти в Англии при Альфреде Великом. А то время – примерно с середины девятого до начала десятого века – английские хроники, вероятно, имея в виду органы самоуправления восставших крестьян, называют „временем мужицких королей“».