Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине
Шрифт:
– Возле металла будешь крепким, - усмехнулся Штырев.
Поле начиналось сразу за домами заводского поселка и тянулось очень далеко, до самого леса. С краю копались огородники. Какой-то крестьянин распахивал свою делянку. Трудился, наверно, с раннего утра, и сам устал, и конь спотыкался в борозде, но вспахать успел меньше половины участка. А дальше и правее пролегла широченная полоса поднятой тракторными плугами земли. В конце этой полосы, возле леса, уступом ползли три машины, казавшиеся издалека черными жуками.
Они
– Вот так бы повсюду, Сила Семенович!
– восторженно произнес Калинин.
– Железный конь сразу на четверть века деревню вперед двинет.
– Когда это еще будет...
– Тракторная колонна уже перед глазами у нас!
– Одна на всю Россию.
– Важен первый пример, первый опыт.
Головная машина остановилась. С нее спрыгнул тракторист в солдатской фуражке, в гимнастерке без пояса.
– Отец! Дядя Миша! Видите?
– Видим, видим, - скрывая улыбку, сдержанно ответил Сила Семенович.
– Получается, верно? Я даже не думал, что наворочаем столько!
– А вот Калиныч посмотрит сейчас, нет ли огрехов.
– Ладно уж, ради первого раза, ради такого праздника не буду я огрехи искать, - засмеялся Михаил Иванович, обнимая молодого тракториста.
– Молодцы, товарищи, вот и весь мой сказ!
6
Галина Георгиевна осунулась, подурнела, потемнела лицом. В квартире холод, водопровод не работает по нескольку дней. У соседей, в их же подъезде, только на другом этаже, побывали грабители, унесли все ценности.
Ко всему прочему, изрядно помучил муж - месяца два не было от него ни слуху ни духу. Где он? Может, немцы убили, может, растерзали свои же солдаты? Лишь в конце марта привез его, раненного, Кузьма Голоперов.
С их приездом стало все-таки легче. Признавая над собой только власть Яропольцевых, Кузьма со всеми остальными был дерзок и груб, держал в прихожей возле вешалки винтовку и спустил с лестницы уполномоченного, явившегося проверить, сколько комнат занимает семья.
Слава богу, холода остались позади, муж поднялся на ноги, теперь можно подумать и о дальнейшей жизни.
Они сидели в гостиной. За окном ярко и просторно - вполнеба - горел закат, в углах комнаты накапливались сумерки. Галина Георгиевна повернулась спиной к окну, темный силуэт ее четко обрисовывался на багровом фоне. Мстислав Захарович смотрел на жену и думал, что сейчас, в скромном, домашнем платье, утомленная заботами, она нравится ему ничуть не меньше, чем в день свадьбы. Он с удовольствием сказал бы об этом, но не хотел перебивать ее.
– Я не предлагаю
– Мальчики там учились бы, ты поправил бы здоровье... Нет, я не настаиваю, - усмехнулась она, заметив нетерпеливое движение его пальцев.
– Ты говоришь, что история осуждает тех, кто в годы испытаний покидает Родину. Пусть так. Но из Петербурга надо уехать. Жизнь здесь становится невыносимой. Магазины закрыты, рынки пусты. Бандиты обнаглели, грабят квартиры среди дня. Хорошо бы перебраться в провинцию, в плодородные места. Хоть в тот же Новочеркасск, к моей тете.
– В Новочеркасске, по слухам, уже немцы
– Тогда в Тамбов или Воронеж.
– Мне надо подумать.
– Милый, ты думаешь уже целый месяц. У нас отнято все, что мы имели. От земли до твоих офицерских погон! Какая же еще истина тебе требуется? Даже телефон сняли, - зло произнесла Галина Георгиевна.
– Скоро они доберутся до наших комнат и поселят здесь своего люмпена. Этого ты дожидаешься?
– Я не хочу спешить, - мягко сказал Мстислав Захарович, успокаивая жену.
– Не будем спорить и волноваться.
– Хорошо, - устало кивнула она.
– Тем более, что в аптеках нет валериановых капель.
– Где же ты берешь лекарства?
– У того же аптекаря, только с черного хода и в три раза дороже. Причем ассигнации он не принимает. Вовремя напомнил: надо послать к нему. Позвони, пожалуйста.
– Я здесь, ваше высокоблагородие, - вошел Голоперов.
– Кузьма, - прищурившись, сказал Яропольцев, - разве тебе не известно, что теперь есть только граждане и товарищи, а господа и благородия отменены?
– Для кого отменены, а для кого нет.
– Для тебя, значит, нет?
– Так точно! Барин остается барином, отменяй его или не отменяй. Это уж самим богом заведено. Какого крестьянина или рабочего на господское место ни поставь, сразу видно, что мужик, а не господни. Вот Калинин, к примеру, всему городу голова, а на общем огороде картошку сажает.
– Калинин?
– оживился Мстислав Захарович.
– Это ты верно знаешь?
– Сам видел, когда полезную ископаемую добывал.
– Так, так... А ты, значит, еще не оставил ископаемые свои?
– Никак нет, ваше высокоблагородие. Свинец - не бумажка, за него хлеб дают.
– Ну, как знаешь... Только все же обращайся ко мне по имени-отчеству, хотя бы на людях.
Галина Георгиевна напомнила:
– Кузьма, сегодня аптекарь ждет.
– Так точно. Разрешите отбыть, ваше высокоблагородие?
– Иди, Кузьма, неисправимый ты человек.
– Он верный человек, - Галина Георгиевна проводила Голоперова взглядом.
– Когда установится порядок, надо будет отблагодарить его. Хороший управляющий из него получится. Ты не слышишь меня?