Первый шедевр
Шрифт:
– Даже не знаю, – сказал Грегори. – Может он решил, что ты захочешь оставить своего бестолкового нарколыгу в Лондоне и провести лето, как полагается дочери члена совета «ГлаксоСмитКляйн»?
– Дочери члена совета «ГлаксоСмитКляйн» проводят лето на Карибах или в Альпах, – парировала Оливия. – И он знает, что ты в завязке. И я тоже. Я сказала, что нам нужно отдохнуть от города и…
– И что твоему обожаемому и талантливому парню Грегори нужно устроить отпуск, чтобы стать художником?
Оливия вздохнула:
– Милый, ты и есть художник, – она взяла его за запястье и наконец-то поцеловала в губы.
Обезоруженный, Грегори
– Я не художник, – буркнул Грег.
– Ох, милый, – девушка смахнула прядь волос, прилипших от пота. – Иллюстратор, художник, карикатурист, да какая по большому счету разница? Ты рисуешь потрясающие…
– Постеры, Лив, я рисую постеры. К дешевым фильмам ужасов категории B.
– Во-первых, ты делаешь это лучше всех, потому к тебе и обращаются с Голливуда. И из других стран…
– Голливуд – не страна.
– Ты меня прекрасно понял. Во-вторых, мы сюда и приехали для того, чтобы ты написал свой первый шедевр. Вдали от городской суеты…
– И моих друзей-алкоголиков, – закончил Грег.
Оливия снова вздохнула.
– Грегори, давай не будем…
Грег поднял руки в примиряющем жесте и улыбнулся. Да «давай проведем хорошо» означало «не делай никакого дерьма, Грегори» – не начинай раздувать угли вчерашней ссоры, не швыряй рамки с фотографиями в стену и не выбрасывай в окно чертову вазу из китайского фарфора, которую ее любимый папочка купил на аукционе Сотбис за 160 тысяч фунтов, чтобы показать своей дочурке, как сильно он ее любит и ценит.
«Давай проведем хорошо» – значит, не начинай заводить старую песню о главном про то, что ты бездарность, ведь в ответ ты хочешь услышать, какой ты охеренно талантливый парень. Она говорила это миллион раз, но ты продолжаешь упорно выпрашивать комплименты, которых, Грегори, ты не заслуживаешь.
«Давай проведем хорошо» означает, что ты будешь делать то, что она посчитает правильным делать. Жрать зеленый салат, бегать два километра в день, удовлетворять ее в постели и в оставшееся время писать свою картину на излишне огромном холсте, который ты вряд ли заполнишь чем-то, что хотя бы напоминало искусство.
«Давай проведем хорошо» значило, что ты перестанешь страдать той херней, которой страдал в Лондоне. Что перестанешь слоняться по пабам, пока она строит свою карьеру адвоката по ценным бумагам, чтобы хоть как-то вас содержать, пока ты строишь иллюзии, что способен написать какой-то там шедевр и получить мировое признание.
– Я сделаю все, что в моих силах, – сказал Грегори и обнял ее, закопавшись в ее короткие волосы, вдыхая аромат сладких духов и сигарет.
– По крайней мере постарайся, Грег, – ответила Оливия, обняв его за бедра.
Идиллия Вирджинии Уотер казалась Грегори излишне переоцененной. За неделю они пешком исходили все местные окрестности и достопримечательности. Проводили время, как пенсионеры, хотя им было по 28 лет. Ладно, Оливии было 29, но это не играло никакой роли.
В Лондоне же было излишне много соблазнов. Все эти друзья из прошлой жизни, которые в последние полгода недоумевали, почему красавчик Грег отказывается раздуть по косячку гавайских шишек, хотя до этого регулярно баловался белым. Все те друзья,
Вечера пара проводила в домашнем кинотеатре, отдыхая от прогулок. Грегори разослал своим постоянным заказчикам временный адрес, куда стоило отправлять кассеты с фильмами и рабочую корреспонденцию. По работе нужно было смотреть эти кассеты, но Лив терпеть не могла ужастики: считала их слишком тупыми. В этом была львиная доля правды. Единственное исключение она сделала для «Сияния» Кубрика.
Холст, оставленный на террасе, уже две недели был девственно чист. Грегори предпочитал возиться с постером к ремейку «Деревни проклятых», он уже сделал десяток набросков с кукушатами Мидвича, но понятия не имел, с чего начать свой шедевр. Работать с чужими идеями было в разы проще, чем родить свою. Иногда он стоял напротив холста минут двадцать, но каждый раз уходил, даже не взяв в руки кисточку.
Оливия достала из мягкой пачки George Karelias and Sons сигарету и чиркнула спичкой. Она курила регулярно, но не больше трех сигарет в день: утром за чашечкой кофе, после обеда и перед сном. Никаких исключений. Иначе вредная привычка завладеет ей, как это ранее было с кокаином и LSD. Она выпустила носом дым, держа сигарету между указательным и средним пальцами, с интересом наблюдая, как Грегори вновь таращился на пустой холст. Темнело.
– Что ты видишь?
Грег вздрогнул, голос Лив вывел его из оцепенения.
– Давно ты тут стоишь?
– Минуты три. Так что ты видишь?
– Пустой холст, – вздохнул Грег.
Оливия приблизилась к холсту и провела пальцем по поверхности. Палец был серым от пыли.
– Боязнь белого листа, да? Ему уже недолго осталось быть белым – считай, у тебя появился конкурент, – Оливия показала ему пыльный палец и улыбнулась. Она всегда улыбалась, чтобы обозначить, что она просто шутит. – Скажи, что у тебя в голове, давай представим, что картина готова.
Оливия сжала сигарету пухлыми губками и положила ладони на глаза художника. Руки были холодные: она всегда мерзла вечерами. Грег снова вздохнул, давая сигаретному дыму пощекотать ноздри. Он никогда особо не курил, но ему нравился запах сигарет Лив, тонкое послевкусие, которое только подчеркивало ее женственность и мягкую силу твердого характера.
Минута. Две. Три. Четыре. Пауза затянулась, но Оливия не опускала руки, лишь положив подбородок на плечо Грега. Не говоря ни слова, она ждала, даже не выпустив изо рта истлевшую до фильтра сигарету, пепел которой осыпался на футболку Грегори.
– Я вижу, – прервал молчание Грег. – Вижу женщину в темной комнате, укутанную черным бархатом. Ее черные волосы струятся по обнаженным плечам, закрывая оголенную грудь. Она держит бокал с остатками красного вина, в глазах ожидание. Она ждет мужа. Нет, любовника. Ее глаза – в них страсть, печаль, страх быть отвергнутой. Его уже долго нет. Она боится, что он больше не вернется…