Первый шпион Америки

Романов Владислав Иванович

Каламатиано заметил Брауде уже после того, как расстался с Млыжиком и направился домой. Они договорились, что встреча состоится завтра, однако вопрос о походе на Москву вряд ли вызовет сочувствие; после покушения на Ленина и объявления большевиками 5 сентября красного террора ситуация не является столь благоприятной, как казалось раньше. Необходимо повременить, а кроме того, чехам необходимо иметь твердые гарантии, что подпольные антибольшевистские центры в Москве в состоянии поднять мятеж и парализовать контрдействия центральных властей. Сообщенные Млыжиком сведения о происшедших в Москве и Петрограде событиях потрясли Ксенофона Дмитриевича. Создавалось ощущение,

что кто-то сыграл на руку большевикам, если только не они сами же все и устроили, чтобы прекратить агонию режима и этими выстрелами не подать сигнал к сплочению и атаке.

Брауде, вознамерившийся отомстить сначала Синицыну и Лесневскому, вдруг обнаружил, что оба почти в один день исчезли. Тщетно он дежурил сутками у дома подполковника и навещал под видом старого товарища квартиру Лесневского. Аглая Николаевна не знала, когда вернется сын, утаив и где он находится. Брауде понял, что Каламатиано успел их предупредить и этим себя выдал как сообщник, Поэтому Паше оставалось одно: расправиться с самим американцем. Та же Аглая Николаевна, услышав от Брауде, что он направлен к ней Ксенофоном Дмитриевичем, с удивлением спросила: «А разве он не уехал в Самару?», и Брауде понял, что потерял и его. Поэтому он ринулся следом, прибыл туда 7 сентября и в тот же день увидел врага входящим в здание американского консульства. Оставалось только набраться терпения и выбрать подходящий момент, чтобы произвести мстительный выстрел. А от Самары было рукой подать до Деникина.

Каламатиано, покидая многолюдную набережную, видел, что Брауде не спеша идет за ним метрах в пятнадцати, и удивлялся тому, сколь самоуверен бывший капитан, видимо посчитавший, что с бородой и в цивильном костюме узнать его невозможно.

Ксенофон Дмитриевич вел его по направлению к консульству, ругая себя за беспечность. Теперь оставалось только гадать: знает ли этот настырный капитанишка дом, где остановилась его семья и с какого времени он следит за ним. В кармане пиджака лежала коробочка со жгучим порошком красного индийского перца: Каламатиано не расставался с ней в последние недели, предчувствуя, что она может понадобиться.

Они вышли на старую самарскую улочку, застроенную одно-двухэтажными каменными и деревянными домишками. В этот вечерний час улица была пуста, и Ксенофон Дмитриевич чуть прибавил шаг, перестав оборачиваться и чувствуя, что Брауде идет позади на расстоянии ста — ста пятидесяти шагов. У старого деревянного сарая он свернул вправо, в узкий проход между его стеной и плотным забором. Солнце, садясь, светило ему в спину, и тень двигалась по темно-серому забору впереди него метра на полтора.

Зайдя за угол сарая, Каламатиано остановился, вытащил коробочку и открыл крышку. Даже не наклоняясь, он ощутил столь резкий запах, что мгновенно заслезились глаза, и Ксенофон Дмитриевич отвел руку с перцем в сторону. Теперь оставалось только ждать своего филера.

Дорожка вдоль сарая была посыпана мелким речным камнем, и Каламатиано сразу же услышал шаги, едва Брауде вступил на нее. Капитан держал в руке револьвер, не спеша даже снимать предохранитель, ему хотелось сказать на прощание несколько теплых слов американцу, чтобы отмщение запомнилось хоть в последние секунды и ему. Этот грек решил, что он вершитель людских судеб и за деньги может ими распоряжаться: отправить невинного человека на расстрел, а другого облагодетельствовать. Но судьба переменчива, и теперь он, Павел Брауде, свершит ее жестокий приказ, и обидчик жестоко поплатится за свое вероломство. Капитан даже убыстрил шаг, боясь, что пронырливый грек ускользнет от него.

Яркая

тень выдвинулась на заборе. Ксенофон Дмитриевич отмерил ровно полтора метра и резким движением сыпанул порошок прямо в лицо Брауде. От неожиданности и боли капитан даже не смог спустить предохранитель, выронив тут же револьвер, схватился за лицо, ощущая, как оно точно пылает огнем. Резкая невыносимая боль скрутила его, он упал в траву, завыл, закрутился волчком, не зная, как от нее избавиться, но Каламатиано уже рядом с ним не было. Подняв револьвер, он выскочил снова на улицу и быстрым шагом двинулся в обратную сторону, сочувствуя бедному капитану и проклиная его глупую гордыню, которая привела его к столь неважному финалу.

На следующий день он осторожно навел справки в городской больнице, и ему сообщили, что к ним поступил неизвестный с сильными ожогами глаз и лица. Состояние его более-менее нормальное, он пробудет в больнице около двух недель, и врачам вряд ли удастся восстановить его зрение полностью: слишком поздно его доставили. И, конечно же, на лице останутся следы ожогов.

13 сентября Каламатиано выехал из Самары в Москву. Он уже знал об арестах, и все его отговаривали ехать, но у Уильямса накопилось много информации, зашифрованных телеграмм из других российских консульств, в которых могли быть важные и срочные сведения. Кроме того, Каламатиано хотел предупредить оставшихся на свободе агентов о новом способе связи и забрать лежавшие в московском тайнике 115 тысяч рублей, эта немалая сумма могла пригодиться для дальнейшей работы.

Ксенофон Дмитриевич прибыл в Москву утром 18 сентября. Но именно в это утро Пул, переодевшись дворником, покинул норвежское посольство. Через двое суток он перешел финскую границу и уже из Гельсингфорса телеграфировал в Госдепартамент Фрэнку Полку, который, выполняя обязанности госсекретаря президента, отвечал за разведку. Пул просил срочно связаться с сибирскими консулами, чтобы те по своим каналам немедленно установили связь с Каламатиано и от имени Пула запретили бы ему возвращаться в Москву.

Но было уже поздно.

Каламатиано, предчувствуя опасность, домой не поехал. Там уже вторую неделю дежурили двое чекистов, поджидавших его. Из кафе «Трамбле», заказав себе два яйца и чашку кофе, Ксенофон Дмитриевич позвонил Фрайду. Трубку взял чекист, мило заявив, что все семейство разошлось по делам, Анна Михайловна должна вот-вот подойти, а он водопроводчик, и ему велели записывать, кто звонит и откуда. Ксенофон Дмитриевич положил трубку, выпил кофе, съел два яйца и, выйдя, сел на лавочку в сквере неподалеку от кафе. Он сидел, опираясь на трость, подаренную ему Синицыным, в которой лежали письма, счета и расписки. Через десять минут примчался автомобиль с чекистами. Они ворвались в кафе, перекрыв парадный и черный выходы.

Каламатиано поднялся и медленно двинулся по бульвару к Трубной площади. Он по наивности еще полагал, что Пула, как генконсула другой страны, арестовать не могут, а у него имелось подлинное удостоверение на имя Серпуховского. И вряд ли чекисты сторожат консульство.

Подойдя к нему, он издали внимательно осмотрел дворик, но тот был пуст, липы ностальгически роняли желтые листья под аккомпанемент мелкого дождя. Минут десять Ксенофон Дмитриевич выжидал, наблюдая за двориком из соседнего переулка и раздумывая, стоит ли сначала позвонить в консульство или же рискнуть и пойти без звонка. Моросил дождь, и хотелось уже побыстрее забраться под крышу, потребовать у Пула стаканчик виски, хорошую сигару и немного поболтать о том, что Каламатиано удалось узнать.