Первый снег осенью
Шрифт:
–– Ну его на х…, слабый шибко.
И закурил гад «Звездочку», чтоб ему пусто было. Удушливый вонючий дух заполнил комнату. Двенадцать копеек стоимость пачки. Некоторое время мы молчали. Я пытался читать, но где там – торчащие острые лопатки под клетчатой рубашкой и грязный ершик волос на затылке явно намекали на длительность визита.
–– Может денежек дать, сбегаешь, поправишься.
И тут соседушка отколол номер, от которого я впал в ступор. Он пересел к столу, подпер голову руками и задумчиво сказал:
–– Не-а Вова, ты чайку сваргань покрепче.
–– Дядя Вася, – осторожно сказал я, –
Небритая морда повернулась ко мне, в конфузливой улыбке показались остатки зубов;
старому алкашу было явно не по себе. В кои то веки предлагают дармовую выпивку, а он кочевряжится.
–– Снежок какой беленький чистенький, – тихо сказал дядя Вася. – Котик вона, птички опять же.
Так, подумал я, какого черта! Пойду готовить чай. Готовить чай, это для красного словца. На самом деле я вскипятил воду и на полстакана грузинской заварки полстакана кипятка. Получился чифир, год – два и сердце вдребезги. Но это для нормальных людей, а наши алкаши десятилетиями совмещают чифир, плохую выпивку и дешевый крепкий табак – и живут!
Дядя Вася держал стакан обеими руками и бережными глотками с нескрываемым наслаждением втягивал в себя бурую дымящуюся смесь.
–– Нет, – сказал дядя Вася уже с некоторой долей наглости (сразу не выгнали, чаем угостили). – У тебя паря с головой не все ладно. Не обижайся, деньги то громаднейшие.
–– Отошел значит, разговорился и отблагодарил.
–– Я же говорю, не серчай! Одежонку, жратвы, съездить куда-нибудь, на бабу …
–– На пойло!
–– А на книжки!!
Действительно, и возразить нечего – это же только бумага с буковками. Елки-палки! Мои соседи, и домашние, и из окрестных домов считали меня, как бы это помягче? скажем так – безобидным дурачком. И слава богу! А то они родненькие имели большой навык в коллективной травле. И жить, и отдыхать надобно по правилам. Причем именно по таким, какие были привычны и обкатаны их же неприхотливой жизнью. Как можно в здравом уме прочесть, предположим страниц триста печатного текста и с катушек не съехать!
Я помню, как моя мама добрая и терпимая жаловалась во дворе, что Володюшка давеча приволок из библиотеки две толстущие черные книги и одну уж прочел; и ночью читает, и днем, и как бы с головой не случилось чего, да и глаза …
Две черных и толстущих – это о двух томах «Тихого Дона».
Еще мальчишкой летом у раскрытого окна я наблюдал совместные праздники нашего двора. На зеленую травку под акации выносились столы и стулья, расставлялась закуска, немного водки, а в основном красное (хрущевка, по 92 копейки за бутылку). И начиналось веселие с плясками и песнями. Впрочем, заканчивалось всегда одинаково; дружеским мордобоем и женским визгом. Наутро вчерашние соперники уже мирно похмелялись, сидючи на лавочке и разговаривая про жизню.
Холодный серебристый свет заполнял окна, блики холодного солнца ложились на коричневые грубые доски пола, на щитовую дверь моего жилища, с окошком над нею, для освещения общего коридора, обтекали дядю Васю, ласково смешивались с золотистыми огоньками внутри чуть приоткрытой топки.
Молчание затянулось, и я прервал его вопросом:
–– Почему не квасишь? Бросить поди задумал!? Дело конечно хорошее, но сразу скажу опасное. Выходить надо потихоньку, а то помнишь Алешку-татарина?
––
–– Господи! Чем тебе суббота досадила!? Такого удовольствия себя лишаешь.
Я потом пожалел о своей издевке.
Он поднял на меня глаза, и я впервые увидел сквозь кровянистую муть белков что-то очень давнее, еще человеческое, грустное и умное.
–– Ты о Старой Руссе слышал?
–– Краем уха, говорят там большие бои были.
–– Ненавижу, – тихо сказал дядя Вася. – Первый снег ненавижу! Как болею будто. Как бы с вечера не нажрался, даже во сне чую – пошел сволочь. Ты меня Вова не гони, завари еще чайку …
5
Он пил чай, курил, рассказывал. Но если передавать близко к оригиналу, то получится сплошной мат-перемат. Поэтому я записал под свою руку. Пишу для себя, потом любопытно будет вспомнить. Тогда я просто слушал; записывать вслед за рассказчиком все равно, что загубить историю на корню. И рассказчик не будет мешать и мне грешному легче выстроить текст после тщательного обдумывания.
В сорок третьем по весне ему исполнилось восемнадцать, и Вася впервые переспал с женщиной. То ли женщина была так себе, то ли мешал муж, храпящий рядышком на той же кровати, но у него мало что получилось. Стыда натерпелся вволю и утром Вера, «соседка развратительница» глядела на него и ехидно посмеивалась. Так ошибочно тогда ему показалось. Вот таким неловким образом, с обиженным сердцем и с больной похмельной головой, Вася на колесном пароходе «Владимир Ильич Ленин» отправился защищать Родину. Все что ему запомнилось из дальней мучительной дороги; марш «Славянки» на тобольской пристани, приторная брага, которую они непрестанно пили, да то, как беспощадно исхлестал его лейтенант-сопроводитель, в общем то за дело – надо ж было обоссаться с перепою. Но когда прибыли на место (убей бог! но Вася как не старался не мог четко-осознанно вспомнить другие места, где их чему-то учили, но точно не стрелять – винтовку Мосина он освоил уже перед первым боем), то ему необыкновенно повезло, повстречал земелю Гришку Уткина. И жили можно сказать совсем рядышком; только Вася в коммунальном двухэтажном по улице Ленина, а Григорий Иванович в своем частном с боку от тобольского красивого драмтеатра, по улице Декабристов, в зеленом ладном домике с черемухой в палисаднике. Так и сдружились, скорее сошлись (куда тут деваться), Григорий Иванович да Васька. Уткин мужик обстоятельный, под сорок, рукастый и умный, коренастый и неторопливый, а Васька тощий бледный, малость придурковатый. Вроде бы совсем уж несовместимые, ан нет, а далекий Тобольск, с его деревянными тротуарами, летом пахнущие разогретой смолой, с лестницей Прямского взвоза, когда устанешь отсчитывать ступени к шведской рентереи обернешься в начале сентября на город, а его и нет, он весь под багряными, алыми, желтыми листьями и воздух от Иртыша будто ты опять совсем маленький и впереди так много хорошего, прямо не надышаться. Вот и получается; Григорий Иванович, Васька, а между ними, и с ними, красивый деревянный город с белым кремлем, над широким Иртышом.
Конец ознакомительного фрагмента.