Первый судья Лабиринта

Кирсанов Алексей

— Я так изменился? — усмехнулся Андрей. — Стас, прости. Ты имеешь полное право обижаться, что я пропал на несколько лет. Но это не значит, что я о тебе забыл. Ты мне как брат, правда.

Ну, я сейчас разрыдаюсь от умиления!

— И что же было? В эти несколько лет? — спросил я, просто чтобы что-нибудь спросить.

Он помолчал, потом, видимо, решился.

— Стас, я — эссенциалист. Корректор сущности.

— Чего?!

— Неужели ты ни разу не был в эссенциалии?

— Н-нет.

— Поздравляю! Значит, можно позавидовать твоему здоровью и психике.

Как же! Насчет второго я с сегодняшнего дня сомневаюсь.

Андрей начал рассказывать.

Вот уж не ожидал, что человека так развезет с одной бутылки темного…

ГЛАВА 6

Рассказ Андрея

— Сразу после армии мне удалось поступить в медицинский институт. Три года учебы прошли совсем обыденно, даже нудновато. Но в конце третьего курса появились преподаватели из Академии Эссенс и предложили лучшим ученикам перейти к ним. А я всегда старался быть лучшим, ты же знаешь.

Согласился сразу. Методика, которую они показали, Стас, это… это… Это чудо какое-то, панацея! Все, чему нас учили раньше… Туфта все это, Стас. Нет, я ничего не говорю про хирургию, акушерство. И экстренную помощь не отменишь. А вот терапевты… И психиатры частично. Они ведь часто не могут вылечить. Вообще не могут, понимаешь? Не потому, что дураки или им наплевать. А потому что… Ну не так это делается!

Сущность человека — это лабиринт, ее еще называют эссенциальной паутиной. Эссенция — это и есть сущность по-латыни. Каждая нить — как штрих к портрету. Цвет волос — штрих. Черта характера — штрих. Даже манера улыбаться — тоже нить. Когда человек рождается, паутина совсем простая. Но в течение жизни нитей становится больше, они удлиняются, переплетаются, и вот тут-то начинаются проблемы. Хотя сейчас у многих проблемы с рождения. Мы занимались взрослыми, а вот неоэссенсы, которые детишек корректируют, говорят, что почти у всех новорожденных по нескольку узелков имеется. Зато им и помогать легче.

А взрослому, который пришел к тебе с кучей проблем, — ой как сложно. Сначала надо начертить паутину. А прежде чем чертить, ее надо почувствовать. Потом ищешь узелок, «аксель» называется. Это очаг поражения. Распутаешь его — устранишь проблему. Неважно какую — хоть иммунную, хоть психологическую. Можно слух восстановить, можно аритмию убрать. Не всегда, правда. Но в большинстве случаев — можно! Уметь только надо. Но чаще попадаются группы узелков — у нас их «аксельбантами» окрестили. Много узелков — много проблем. Распутывать сложнее. Нити-то одни и те же задействованы, не потянешь так просто. Вот этому нас и учили три года. И ты знаешь — научили! Всех ведь научили! Плохих эссенсов не бывает, невозможно быть плохим! Пока учишься, у тебя самого сущность меняется. Часть узлов убирается, остальное сокурсники разгладят. Правда, после академии все это нарастает снова.

Когда я пришел работать в эссенциалию — летал, как на крыльях. Молодой был, энергичный, старательный. А главное — педантичный буквоед. Это-то меня и спасло, но я тогда не понимал. Думал, за счет таланта пробился. В общем, меньше чем через два года заведующим назначили, мне двадцати девяти не было. А за то время, которое я в этом кресле просидел, кое-что изменилось. Ужесточилась система контроля.

И раньше-то было непросто вести отчетность при таком количестве людей. А тут и вовсе невозможно стало. Но корректоры приспосабливались: оно того стоило. Во-первых, зарплату прибавили здорово. А во-вторых… Понимаешь, Стас, работу сменить невозможно. Это въедается в сущность. Паутину корректора ни с какой другой не спутаешь, она совсем особенная. А пациентов-то меньше

не становится, наоборот. Поэтому и стала наша работа похожа на конвейер. Где распутаешь узел, где нет. Где надолго поможешь, а где — видимость одна. Лишь бы отчитаться успеть. Лишь бы на премию заработать, она ведь от количества зависит, а не от качества. Только я всего этого не видел и не слышал, дурак восторженный, пока не появилась Ритка.

Он замолчал, нахмурившись. Я не решался торопить его. Продолжил он уже другим голосом.

— Не забуду то утро, когда она вошла в мой кабинет. Высокая, худенькая, в нелепой розовой куртке, волосы растрепаны, «Птица фламинго» мы ее прозвали. «Можно, Андрей Николаевич? Я к вам».

Рита. Руки тонкие, хрупкими кажутся. Но я-то знаю, сколько в них силы. Как раскроет ладони — белый столб из них рвется ввысь. Или наоборот — черный пламень тянется, вбирают они его. Потом она сразу такой беззащитной становится. Усталой и маленькой, как девочка. Магиня моя. Корректор.

Андрей вздохнул и «поехал» дальше:

— С кадрами тогда уже неважно было, поэтому брали даже приезжих корректоров вопреки Стандарту. Стандарт — это критерий такой. Как нужно и как нельзя работать. Кому можно помогать, кому — нет. Из-за этого-то Стандарта все и случилось.

Риту со всеми ее дипломами и сертификатами взяли сразу же. А потом пожалели. Слишком много проблем вышло.

Она чересчур талантливой оказалась. Гордой. И очень рассеянной. Всем стремилась помогать, даже кому нельзя по Стандарту, максималистка. Люди же знаешь как? Если поймут, что ты отказать не можешь, — идут и идут. И нет им конца. На документацию времени не остается, а это в работе недопустимо. Потому что над нами — Трибунал, орган контроля. И при проверке за каждую паутинку дрючат.

Я виноват. Надо было условия труда улучшать, проверять тщательнее всех своих подчиненных, а тем более — ее. Заставлять вовремя отчитываться. А я на это забил. Потому что знал, как им работается. И однажды…

Андрей встал и принялся ходить по комнате.

— Я был в тот день на конференции. А к Рите пришел клиент. Вернее, сначала к начмеду, к Наталье. Мужику почти девяносто было — по Стандарту мы не беремся за такие паутины. Там все к чертовой матери порвано и в узлы завязано. Влезать — только вредить. По идее, Наталья сразу его завернуть должна была.

Но дело было к вечеру, она торопилась и, не вникая, отправила к Ритке. А Ритка отказать не смогла. Пожалела, понимаешь? Человека. Взяла и паутину составила. А там — рак последней стадии, вмешиваться тем более нельзя. А Ритка влезла. Узлы не стала трогать, просто нашла причину и попыталась объяснить этому деду, как ее самому устранить. Такой способ есть, ауторевебинг. Самопереплетение, короче. Сам себя перенастраиваешь «правильно». Только поздно уже было его использовать.

В общем, на следующий день он умер. Не из-за Ритки, совпало так. Он бы все равно умер — днем раньше, днем позже. Но родственники стукнули в Управление: отец ни на что не жаловался, а тут в эссенциалию сходил и…

И к нам Трибунал с проверкой. А у Ритки — полный бардак с отчетностью…

Андрей ушел на кухню и тут же вернулся с бутылкой коньяка и двумя пузатыми рюмками. Я не успел еще «переварить» услышанное.

— Вообще я не пью, — извиняющимся тоном проговорил он, отвинчивая крышку, — но сейчас… Составишь компанию?

Я кивнул. «Не пью, но посуду под коньяк держу», — отметил я уже машинально, принимая на две трети заполненную рюмку. Он налил себе столько же, быстро выпил и продолжил рассказ: