Первый ученик
Шрифт:
Амосов раза три шаркнул.
— Вижу, вижу, — сказал попечитель. — Садитесь.
Амосов, сияя, пошел к своей парте. Сел и вскочил как ужаленный. Это Медведев подставил ему кончик перышка.
Хорошо, что никто не заметил, а то было бы Медведеву. До конца дней своих не простил бы ему Швабра, показал бы, как фокусничать при попечителе.
— Токарев Владимир, — радуясь успехам своего класса, сказал Швабра. — Идите отвечайте.
Мухомор спокойно подошел к кафедре, одернул на себе куртку и приготовился.
Попечитель
— Ваш товарищ отвечал отлично. Надеюсь, и вы покажете свои знания.
— Да, — сказал Мухомор, — Амосов отвечал правильно, только… Не все правильно.
— Как — не все? — удивился попечитель. — В чем же он ошибся?
— В параграфе.
— В каком параграфе? Я не совсем понимаю вас.
— Мы не тридцать семь, а сорок девять параграфов прошли, — твердо сказал Мухомор. — Амосов ошибся…
— Позвольте, позвольте, — насупил брови попечитель. — Вы… Я не понимаю… Но ведь и ваш наставник, Афиноген Егорович, тоже сказал, что в классе закончили тридцать седьмым параграфом. Если ошибся Амосов, то не мог же ошибиться Афиноген Егорович. Вы что-то путаете.
— Мы прошли сорок девять параграфов, — упрямо повторил Мухомор. — Спросите класс, вам каждый скажет.
— Правильно! Сорок девять! — невольно вырвалось у Самохина. И он, поймав на себе взгляд Мухомора, послал ему воздушный поцелуй.
Швабра — ни жив ни мертв. Директор прикусил губы. Попечитель снял очки, вопросительно посмотрел на того и на другого.
— Н-да… — неопределенно прошамкал он. — Ну-с… Читайте и переводите.
Попечитель счел неудобным задавать по этому поводу какие-либо вопросы Швабре при учениках.
— Читайте, — еще раз сказал он Мухомору.
Мухомор начал.
— Позвольте, — остановил его попечитель. — Что вы читаете? Я этого у себя в книге не вижу.
— Так я же не тридцать седьмой, а сорок девятый читаю, — ответил Мухомор. — На сегодня и задан сорок девятый. Мы и слова к этому параграфу в отдельные тетради выписали. Возьмите любую тетрадь и вы увидите, что я говорю правду. Честное, слово.
— Вы… — у попечителя покраснел лоб. — Вы… слишком смелый, — сухо обрезал он Мухомора. — Вы… потрудитесь отвечать на вопросы, а не пускаться в рассуждения насчет того, о чем вас не спрашивают. А вообще… Садитесь.
И попечитель встал.
Сойдя с кафедры, он задумался, медленно подошел к Нифонтову и сказал строго:
— Вашу тетрадь!
Нифонтов испугался — быстро нырнул рукой в парту:
— Пожалуйста.
Попечитель перелистал тетрадь, молча возвратил обратно. Подошел к Амосову:
— Вашу тетрадь.
Амосов вздрогнул. Тетрадь лежала в ранце. Сказал, стараясь казаться спокойным:
— Простите. Я забыл дома…
Попечитель недоверчиво покосился на него, и к Медведеву:
— Дайте тетрадь.
А тот уже держал ее наготове.
Убедившись, что в тетрадках действительно выписаны
Швабра побледнел и замер, как идол, высеченный из камня.
Дождавшись, пока в коридоре окончательно стихли шаги, он медленно подошел к Мухомору, наклонился к его лицу и выдавил:
— Не-го-дяй!
Мухомор вскочил.
— Не смеете! — крикнул он. — Негодяй не тот, кто говорит правду. Я сказал правду.
Швабра провел рукой по вспотевшему лбу и отошел к окну. Стоял и долго смотрел на улицу, долго, пока не прозвенел звонок.
А на перемене уже вся гимназия знала, какую штуку выкинул Мухомор. Даже восьмиклассники приходили посмотреть на Володьку, солидно покачивали головами и говорили:
— Ах ты, четверопузый! (так звали четвероклассников). Маленький, рыженький, а такой занозистый.
Даже руку жали Володьке. Даже папирос предлагали. А Минаев, тот, что дразнил Акима, сказал:
— Потрясаешь незыблемые основы? Правильно!
Но больше всех ликовал Самоха.
— Идите вы к черту и слушать вас не хочу, — кричал он на тех, кто поступок Володьки считал нехорошим. А таких семь-восемь человек нашлось-таки в классе. — Идите вы ко всем свиньям! Нас гнут, давят, душат, а мы что? Молчать будем? Пусть Амоська на задних лапках ходит, а мы не желаем. Качать Мухомора!
— Качать! — подхватили Корягин, Медведь и другие, и Володька взлетел к потолку.
— Тише! Тише, окаянные! — волновался Самоха. — Не уроните моего Мухоморчика, а то я вам за него, знаете… Головы всем поотшибаю.
И Мухомор снова взлетел к потолку. Голубые глаза Самохи ласково следили за его полетами. Следили и искрились крепкой дружбой.
«ПОМНИ…» — СКАЗАЛ ОТЕЦ
Теперь в классе только и было разговоров, что о Швабре да о Мухоморе. Ждали грозы.
— Уж это, брат, тебе не простят, — предупреждали Мухомора товарищи.
— А ну вас, — отмахивался тот. Ему и так было неприятно ждать развязки, а тут еще все напоминали о ней.
А у Лобанова еще больше обострились ушки. Терзало его любопытство. Надо ведь все узнать, все выведать.
И выведал. Вертелся среди старшеклассников, подслушал разговор Акима с Попочкой, уловил две-три фразы, сказанные Элефантусом батюшке, все сложил, подытожил и сделал выводы.
А было все так; вечером попечитель собрал педагогический совет. Обсуждали там всякие дела, а среди всяких дел попечитель потребовал объяснения от Швабры по поводу злополучных параграфов. Швабра мялся, старался выгородить себя, клялся и извинялся, бледнел и краснел. Даже заикаться стал. А тут еще Элефантус воспользовался случаем и затрубил на всю комнату;