Первый узбек
Шрифт:
– Накрой дастархан, хочу мяса, но не жирного, принеси побольше овощей, свежих лепёшек, но не горячих. И кумыса. Много кумыса. – Как хорошо, что я наконец-то решился ожить! Если заниматься копанием в самом себе, можно напридумывать страхов, несчастий и болезней не только на свою голову, но и на всё своё обширное государство!
– Слушаюсь, великий хан, вам не придётся ждать и мгновения, всё давно готово. – Так и должно быть. Лицо у Абдул-Кадыра стало безумно счастливым, расплылось в неподдельной улыбке, словно ему удалось воочию узреть райские сады или, по крайней мере, райские кухни, если таковые имеются в эдеме!
Зульфикар невозмутимо смотрит на меня:
– Что,
хан» он произносит так, словно говорит: «Ну что, братишка, соскучился?»
Я улыбаюсь. Я доволен, что вижу его. Давно наши лица покрыты морщинами и тела шрамами, но я вижу перед собой не старика на склоне лет, а непоседливого юношу, который кричит: «Великий султан, очнись, скоро на тебе мухи яйца отложат». Но так мы разговариваем наедине, когда никого рядом нет. Он старше меня на две недели, и это повод для всегдашних одинаковых шуток: «Великий хан, ты куда в сечу впереди меня, я старше, давай, осади коня»; или «Великий хан, подожди пробовать это кушанье – сначала я проверю, чем тебя сегодня отравить хотят». Это мне смешно, я так привык, что почти не обращаю на эти дурачества внимания, но всегда слушаюсь.
Эх, кто бы знал, что я слушаюсь Зульфикара, то не сносить ему головы. Мы стараемся не выпячивать его значение при моей особе, люди к нему привыкли, не придают значения его присутствию – как не смотрят на поясной платок, должен он быть, и всё тут. Никто не подозревает, что одно его слово для меня важнее тысячи слов моих чиновников.
Дастурханчи и два его помощника принесли несколько подносов, всё было именно так, как я хотел. Только теперь я понял, как голоден, одно яблоко сильно раздразнило аппетит. Но сначала молитва, а потом еда.
– Зульфикар, ты часто думаешь об убитых тобой людях? – усевшись удобнее на подушках и налив себе кумыса, спросил я Зульфикара.
Судя по всему, кусок баранины, который мой брат хотел отправить себе в рот, вдруг решил остановиться на полпути к заветной цели.
– Я? А зачем о них думать? Они давно мертвы, их не воскресить, тем более что убивал я в сражениях, а там не смотришь, кого отправляешь на тот свет, потому что или ты его, или он тебя! – Лицо Зульфикара исказила недобрая усмешка, хорошо известная мне. Когда видел её, то понимал, что кому-то сейчас не поздоровится. Видимо, вспомнилось что-то не слишком приятное.
– Я не про это… Я про то, жалко ли тебе их?
Зульфикар морщит лоб, явно не понимая, о чём я говорю. Ему не даёт покоя не мой вопрос, а баранина, которая сегодня на редкость хороша и летит в его желудок со скоростью хорошего скакуна.
– Великий хан! Если бы я думал об этом и жалел всех убитых мною, я бы давно сделался дервишем, как мой дядя. Молился бы и жалел всех окружающих, пытаясь облегчить молитвой их тяжёлую жизнь. Но кто защитил бы тебя от всех твоих друзей, родственников и врагов? Хотя если ответить после раздумий, должен сказать, что думаю. Думаю о том, что, сложись моя жизнь по-другому, стал бы как дядя Али – зодчим, или остался резчиком, как отец. И был бы счастлив. Но я твой молочный брат. Мы с тобой – две виноградины на одной грозди, два глаза на одном лице. Мы с тобой не просто братья – мы с тобой один человек. Твои мечтания о великом едином государстве, которым ты грезил с детства, пленили мой ум – я теперь и не думаю о том, всё ли в жизни сделал правильно. Я знаю, что всё сделал как нужно, и не жалею ни об одном убитом мною человеке.
– А я жалею… – Наконец-то
Он повертел в руках пиалу с чаем, нахмурился, выпил и ответил:
– Ты? О ком? Те, кого ты убил, мешали тебе. Если они сидели бы по своим кибиткам, кишлакам и кочевьям, а не поднимали оружия, то были бы целы. Но что говорить об этом? Дело-то сделано, никто, кроме самих убитых, не виноват в том, что они на том свете, а мы на этом. – Помощники Абдул-Кадыра куда-то скрылись, наверное, стоят за занавеской и, дрожа от страха, затыкают уши, чтобы не услышать лишнего, а потом не проболтаться.
Я с удовольствием ел мясо и запивал кумысом. Лепёшки были такие, как я люблю: свежие, но не горячие. Зульфикар больше любил похлёбки, что-то жидкое, вроде маставы, но в выборе еды всегда уступал мне, соглашаясь с моими склонностями. Он не считал это важным, но кумыс не любил и предпочитал чай, шербет или чистую воду. Сладости мы дружно не любили: мёд, сахар, финики и разнообразные сладости всегда оставались на дастархане, так что Абдул-Кадыр давно перестал их приносить.
– Зульфикар, а почему у тебя нет наложниц и жена у тебя одна? – Я сегодня никак не мог остановиться, мне нужно было выговориться самому и слышать в ответ родной голос. Даже если бы Зульфикар начал читать мансеви, я бы всё равно задавал вопросы, не ожидая на них отклика или отповеди.
– Великий хан, вы изволите шутить? Вы что, забыли, что мы с тобой решили никогда не иметь второй жены? Мне и на одну жену времени не хватало, а ты про гарем толкуешь… – От неожиданности он стал путать слова, то «вы», от чего мы давно отказались в разговорах между собой, то «ты», что было намного привычнее и ближе…
– Да помню я, просто как-то подумал, у всех моих подданных царедворцев по четыре жены, да и наложниц без числа, а мы с тобой ограничились одной женщиной. – Я безмерно желал, чтобы он развеял мои сомнения. Если бы у меня было больше сыновей, мне не пришлось бы горевать по поводу единственного наследника.
– Не надо грустить о том, что уже невозможно исправить. Нам с тобой давно пора подумать о том, где будет место нашего вечного успокоения, а не о молодых жёнах и наложницах. Или не помнишь, что бывает с теми старцами, которые об этом забывают? Молодая жена начинает вертеть стариком-мужем в разные стороны – будь то просто дехканин или хан, всё едино! Моя Зулейха, да продлит Аллах её дни до моей кончины и дольше, подарила мне троих сыновей и четырёх дочек, все уже давно женаты и замужем. У каждого по три-четыре ребёнка, но ни один из сыновей не стал воином, как я. Не всякий сын повторяет путь отца. – Он понял, в чём я нуждаюсь. Что гнетёт меня с утра, поэтому подхватил нить разговора, как будто мы целыми днями только о детях и жёнах говорим. А заодно судачим, как заправские сплетницы.
– А как же твой дядя Али? В вашей семье все плотники от пятого колена, может, и раньше кто-то плотничал, только ты не знаешь. Они же все пошли по дорогам своих отцов?
– Я всё время жил подле тебя и историю своей семьи знаю от дяди. Смешно, великий хан, мой дядя младше меня, а вознёсся выше всех в семье. Сколько он построил величественных зданий! А как много путешествовал! Был и на Западе, в Хиндустане, куда только он не ходил, чтобы научиться своему искусству! Учился у великого Синана, мир праху его! Никто с ним не сравнится, но ни на одном сооружении нет его имени. Когда он умрёт, а над нашей страной пролетят века, никто не узнает, кто же построил все эти медресе, мечети, плотины, сардобы, мосты и минареты.