Первый великоросс(Роман)
Шрифт:
— Токмо вряд ли она пойдет с ним, — раздумывал Ижна. — А ты говоришь, что воевода ихний ей заступа? С чего бы это? Уклис женима его, аль как?
— Вроде, дщерь родная, а там — не ведомо… — сомневался не знавший всех тихих заморочек соседей Лесоок.
— Это того великого, что бабами в поле воеводит? — удивился Синюшка.
— Да. Поля у них дивные — нашим не ровня… — Лесоок, видимо, об этом сожалел. — Были б рядом поля — у столбцов кудесили б помене.
— Так сожги лес! — резанул Синюшка.
— Боюсь. Да и кто захочет все лето кверху задиной стоять? — отвечал
— Вот они тебя на березы привяжут и развлекутся! — пошутил Пир и глянул испытующе на Лесоока.
— Мои не привяжут. Токмо как они в потаях мутятся — мне зрить больней! — переживал вождь.
— Как кличут того голову — ну, отца Уклис? — призадумался Ижна.
— Кроути, — подсказал Лесоок.
— Слушайте чутко меня… — Ижна упер руки в коленки. — Надь ненароком пустить слушок по соседскому тому племени, что, вроде бы, русские мужи возжелали поселить Уклис у себя — якобы глаз положил кто-то на нее. И говорят, что негоже пропадать такому яхонту в недрах дикого племени.
Молчали. Зацепились вниманием за забористое начинание вещего мужика. А Ижна с заговорщицкими искорками в голубых глазах продолжил, стараясь не упускать мелких деталей:
— …А так, вроде, хоть и некоторые с женами, будет она и работница в русском хозяйстве, и женой в лишках — кому-нибудь по надобе. А содеять сие русские порешили через людей племени Лесоока — на то у них договор: чужаки не лезут в древний уклад племени, а мерь им за то вершит капище и помогает молодух крепких сыскать на богатеющий двор, чтоб кажному в пару, а то и в лишки. Как, стал быть, Уклис.
— Эдак они войной на нас попрут! — высказал шутейное опасение Синюшка.
— Юсьва с Милье увидят переметность бабы: обида на нее, разброд, а нам срок.
— Да уж верно: сказка мудрена, а где и страшна! — добавил Пир.
— Но мы, браты, за три года никому худого не сделали, а про это еще и напомнить надо — дабы от испугу ихнего нам хужее не было! — пояснял старательно Ижна.
— А кого ж подослать-то? — Мало верил в такое Лесоок. — Неверного человека надоумишь, он и скажет не по делу — вот тогда негожее и сподобится.
— У тебя, Лесоок, любая баба, коли Светояр попросит, нам союзница! — проговорил Синюшка.
— Нет, Светояра замать не след, — высказался Ижна, и Пир его поддержал всецело.
— Не след. Право дело — без него урядим. Попросить надо Протку — погуляет тамо у них, побрешет, как научим… А, браты, боле-то ведь некого?
— Могу и я сходить, — вдруг предложил Лесоок.
— Дело, — одобрил Ижна. — Ты прямо ко Крутю, а Протка меж бабами ихними — вот и славно облатается с двух боков. Пущай два племени чуть разойдутся… Да и Уклис пошатается мыслишками.
— И вот что еще, — вспомнил Пир, — если што — Стреше скажешь: вчера до полночи мирились-замирялись с Крутем из-за зверя и землицы, и Светояр там был весь срок неотлучно…
На сем беседа кончилась. Вышли из землянки, осмотрелись, стали расходиться. Синюшка был с Лесооком, когда последний попросил Протку слить
В тот же день Протка никак не могла донести до разума соседских баб:
— Да они люди-то совершенно тихие. Те, помоложе которые, женатыми будут. Мой-то, заяц мартовский, тоже туда! А ведь обещал только со мной! Мало ему — мол, в хозяйстве не живу… Ласка моя одинокая надоела коту!.. А кого хотят? Уклис хотят, красавицу хотят: для любви и для работы. Пусть — что непоседа и непонятная. Лишь бы им рожала, и в хозяйстве они ее сумеют заставить…
Лесоок вел беседу с Кроути:
— Ты что ж, не слыхал?.. Да-а, непорядок у тебя — плохо доносят… Мне? Я и без доносов все про всех ведаю. Ну, ладно, обо мне позже… Я думал, что ты слыхал… Говорю, говорю… Ты только не подумай на меня — я для того тебе и сообщаю по дружбе, чтоб меня ты не винил в том… Уклис — девка крепкая. Хотят ее в хозяйство. А там и для любви сгодится — она ж приглядная. Чего ей мыкаться? Всегда почему-то у нас… Тут ее один ихний уж пасет… Знаешь? А что ж не препятствуешь? Поспособствуй и себе, и народу древнему мерянскому… Ну, думай, друже, будь здоров!..
Все прошло как нельзя лучше! Трехлетнее общение с русичами не оказалось напрасным: подпиталась Протка, да и Лесоок некоторыми уловками, изворотами, ухищрениями обогатился. И дальше бы по намеченному пошло, но нежданно-негаданно случилось непредвиденное, повергнув в окаменелое оцепенение жителей русского дома.
Через день на второй явился на русское подворье принаряженный Кроути. Застенчиво побродил за городьбой, собираясь с думами. Выбирал человека, с которым можно ладиться о деле, давно в нем, отце, наболевшем.
Днем дома были молодые и Сыз. Кроути по-мерянски поздоровался и подошел к Сызу, назначив его своей догадкой старейшиной. Больших размеров человечище проблеял несколько слов, на которые изумившийся до опустошения дед ответил запинающимся непониманием. Показывали на себе, на собеседнике какие-то образы — для разумения друг друга. Мерянин потом помянул Лесоока. После некоторых колебаний Сыза побрели через речушку к Лесооку. Тот должен был выступить толмачом с русского на мерянский и обратно. Ко всему — еще и разъяснителем ситуации. Иначе двум передним мужам вразумительно не обрядить обстановку.
Определив, что пришедший мужчина — солидный и представительный в лесном мирке человек, старик собрался духом (сил было так мало, что и нечего собирать!) и всю дорогу бубнил грозные, несвязные звуки — для ушей Кроути. Дед опирался для вида на резную клюку, левую руку держал кряжисто за кушаком. Так, вдвоем — Кроути впереди, Сыз, не отставая, позади — притопали к Лесооку.
Тот, увидев напряженно молчавшую двоицу, сразу уразумел суть. Поежившись, сделал невозмутимым серьезное лицо и приготовился слушать и придумывать. От затылка до хвостца покрылся холодком. Уголки губ набухли — будто готовились к изречению протяжного «му-у». Здороваясь с непростыми посетителями, уже не рад был давеча придуманному, но не показал гостям и намека на нестройность своего положения.