Первый великоросс(Роман)
Шрифт:
Старик хотел сказать, мол, пускай жинка ему внимает, но Протка сидела за Стрешей.
— Што ж молчишь, Синюша? Зело не терпится нам што-то послухать. Давненько я сказки не слыхал. — Тот скрежетал зубами на деда, а Сыз оглянул на печке Ягодку и подсел к Стреше. Мутными старыми глазами выпучился на Синюшку.
— Пошли, што ль, посмотрим? — позвал тот на выход молчавшего дружинника.
Заглянули к двум кобылам, после повели своих лошадей к сену за вторым домом. Там уже жевали лошадки других ратников. Через время подтянулись
— Следы уходят на восток…
Через время вернулись от Крутя:
— Там тоже ушли…
Обескураженная дружина собиралась у второго дома.
— Да как узнали-то? — озвучил общий вопрос кто-то.
— А из этих кто чего намекнуть сможет о деле нашем? — спросил у Синюшки Витей.
— Верно, та здоровая баба с пузом! — ответил мужик.
— Ты баял — две бабицы у тебя. А Коробец рекет — тамо три?
— Вот та лешачка и есть! Муж ейный, рыжий, видно сбег… Мож, она чего и ведает?
— Э-э, слухай тут. Кто-то пошастайте по леску, присмотритесь! Капь, бери дюжину, мчите по следу! Туда-сюда — дня три, не боле! И назад — коняшек рачите! А мы пошли в гости.
Витей, Синюшка, Коробец и Перевясло (у последнего и пострадала лошадка) пошли в дом. Остальные велетни в звенящей кольчуге расходились, разъезжались, рассыпались окрест…
Про таких народ сказки помнит недолго, песни стольные не поет… Ядовитый дедушка-правдолюб в глухомани вякнет про них нехорошее такое-сякое — да никто не отзовется. Людская память иной раз и скрасит, обрастит сказку небылью, выберет неглавное да разузорит прибаутками — дескать, учили уму-разуму дикарей лесных, неотесанных…
Изначально вряд ли где-то людское общество устраивалось по уставу праведности. Выживали законом своего времени. В первобытные времена слабые безжалостно подминались, вытаптывались. Но обязательно и в давностях находился тот, кто не забывал и радел о духовной сущности человеческого создания. Теплил в себе негаснущий огонь, ради которого и живут светлые душами, от которого стараются держаться недалеко и темные… Разум небесный не устает разбрасывать зерна здоровых посевов меж людей. В сборище ушлецов с никчемными душонками найдутся всегда человеки, несущие, часто не подозревая о том, зародыш противодействия худому образу бытия.
А уж кто распознал в себе свет и признал свой разум рожденным для праведной борьбы, будет звучать, жить, не боясь ошибки и наслаждаясь отступлением тьмы. На зависть одним, на радость другим…
— Вот эта, что ли? — указал Витей на Уклис и кряжисто уселся, разглядывая ее. Уклис посмотрела на пожилого, глянула на других… Не знала, куда деть свои красивые, потемневшие непониманием, глаза.
— Ее мужинек, ха-ха, великий вовкулака! Наверняка знаком с потаем… — Синюшка почувствовал, что здесь можно зацепиться. Очень хотел помочь новым браткам, себя не забывая. — Ну-ка, Протка, толкуй ей о кладе.
Протка от безысходности поддалась
— А што, Протка, ты не речешь о Лесооке? — Женщина молчала. — Эта пташка только сейчас че-то пела — Ле-со-ок!..
Протка досказала:
— Все думают — клад у Лесоока.
— А где Лесоок? — спросил теперь Синюшка у Стреши.
— А што он мне — муж? Не доложился и ушел… А златишко-серебришко Милье уволокла! — Стреша понимала, что ростовцы в тупике, и, улыбаясь, добавила: — Лес — широкий, уйти есть куда, а мне не знамо!
Сыз рядом радовался… Но тут Уклис стала опять что-то говорить.
— Толкуй скорей, не молчи! — поторопил Протку муж. Протка замялась, потом перевела:
— Клад у Лесоока. С собой он его не понесет. Верно, тут заново спрятал.
Синюшка наблюдал, сколько слов говорили обе финки — на сей раз, вроде, одинаково. Стреша со спокойным презрением повернулась к Уклис:
— Че ж я тебя пустила-то, гадюка? Убила б тогда — на одну змеюку было б меньше!
Стреша потерла кулачком ручку меча, потом оглядела, посмеиваясь, Синюшку.
— Вы што, бабы, не разумеете? Возьмем их богатейство и съедем в Ростов все вместях! — начал он было уговаривать своих.
— А эти соколики просто так, што ли, приехали? — язвенно спросил Сыз.
— Ух, молчи, дед, не суйся! — нервно взглянул на мешавшего старика Синюшка.
— Че ж тебя единого слушать, такого голосистого? — заартачился Сыз.
Дружинники посмеивались. Улыбнулся вымученно и Синюшка.
— Если свежая хоронушка, то в лесу ее будет заметно! — предположил захватившийся разбирательством Витей. — Но наперво туточки надо проведать. Мож, кто намекнет, куда лезть? — обратился Витей к хозяевам.
— Ты чужого не ищи! Езжай в свой Ростов! — резко сказал Сыз.
Витей зло посмотрел на деда.
— Ищите, мужички, везде ищите! В конюшенке, в баньке!.. — распорядился пожилой ростовец. — Тут чего есть? — указал Витей на подызбицу. — Ну-ко, Коробец, тут глянь.
Коробец откинул тесаное бревно пола и полез вниз. Там должен был лежать малый остаток серебра русичей — и половины копыта не будет — да Стрешино золотое перо. Хозяева сидели, не шелохнувшись. Синюшка замялся, стоя над лазом.
— Горшки, посуда… Дайте светочь! — попросил снизу Коробец. — Ничего такого нет… — вылез дружинник. Синюшка поглядел на баб — те, вроде, едва заметно удивились. Сыз сидел весьма довольный. Синюшка понял, что старик все перепрятал, но промолчал. С деда спроса нет — все равно ничего не скажет, а виновным в его смерти быть не хотелось… Дальше четверо мужиков облазили все, и все перевернули вверх дном…
Возвращавшийся Светояр встретил одинокого, измученного Юсьву. Тот загнанно брел по лесу.