Первый визит сатаны
Шрифт:
Блатняги его окружили и повели по темной тропочке, добродушно пересмеиваясь.
— Хозяин не велел тебя увечить, да у Вовчика вечно руки чешутся. Но ты, парень, на него зла не держи. Он тебе будет надежный друг.
— Да ради Бога! Я сам виноват, вы люди занятые, служивые, а я кочевряжусь. Кто бы стерпел.
— Видно, ты с понятием…
На небольшом пустырьке тропка сузилась, сбоку темнел довольно глубокий овражек, ямина, куда строители сбрасывали мусор, бетон, куски арматуры и третий месяц не удосужились за собой прибрать. Теперь уж, видно, до лета будет чернеть разверстый зев земли. Чужаки о глубине этой ямы не подозревали, но когда Алеша
— Об арматуру спинкой хрястнулся, — глубокомысленно заметил Алеша. — Кабы не подох.
Он на всякий случай отскочил вперед шага на три, с любопытством ждал, что предпримет второй блатняга.
— Ты же его, сука, толкнул?! — с глубочайшим изумлением спросил тот.
— Что вы, дяденька, как бы я посмел!
— Я же видел своими глазами.
— Темно, дяденька, всякое может померещиться. Тем более у вас служба деликатная.
— А ну подь сюда!
— Не-е, дяденька. Вы меня извините, мне домой пора. Уроки делать. Родители у меня сердитые — у-у! — ремнем хлещут.
— Да мы же тебя, сучару, из-под земли достанем! Ты что, не понимаешь, на кого хвост поднял?
— Вы лучше Вовчику помогите. Слышите, как он там внизу притих. Не было бы беды.
С тем повернулся и окольно пошел домой. Возле подъезда остановился, покурил. Никто его не преследовал. И со стороны пустыря — ни звука. Да это и понятно. Не имея подручных средств, попробуй подними со дна колодца человека, пришпиленного арматурой.
Отец и мать пили чай на кухне. На столе баранки, сыр, вазочка с шоколадными конфетами.
— Ужинать будешь? — окликнула мать.
— Попозже.
Алеша прошел к себе в комнату, сел на кровать, спустил руки на колени. С этажерки лазоревый хрустальный всадник целился в него копьем. «Думает, он меня купил, шестерок прислал, — Алеша бережно погладил вздувшуюся жилку на виске. — Нет, дяденька, ты еще ноги поломаешь, за мной бегамши. Ты мной, гадина, подавишься — и икнуть не успеешь!»
Он поднял ладони на уровень глаз — пальчики не дрожали. Пощупал пульс — сердце билось ровными, сильными, редкими толчками.
У алкоголика Великанова родилась дочурка Настенька. Он долго сомневался — от него ли? Пил он горькую лет с шестнадцати, а ныне ему тянуло на шестьдесят. За десятилетия упорного питья истратил он без толку здоровье, ум, память, а также мужицкую удаль. Пропил имущество, жилплощадь, посуду, кухонный шкаф и, как сказано в Писании, снял с себя последнюю рубаху — за рюмку водки. Обосновался в конце жизни в дворницком чуланчике на Зацепе, и вдобавок ко всему давно не было у него ни жены, ни вообще каких-нибудь близких людей, коли не считать за таковых однообразную череду собутыльников. Все это вкупе, разумеется, внушало ему некоторые сомнения в своем отцовстве.
Но, с другой стороны, не такая была женщина Мария Филатовна Семенова, чтобы понапрасну вводить его в заблуждение. Начать с того, что вся ее собственная жизнь была сплошным недоразумением, и Великанов ей всегда сочувствовал. Работала она по почтовой линии, жила в соседнем подъезде, частенько на дворе они сталкивались нос к носу, и за годы такого необременительного знакомства между ними, естественно, не раз вспыхивала искра дружбы. Но не более того. Бывало, при случае и выпивали вместе: иногда в чуланчике у Великанова, иногда в ее однокомнатной,
Как-то весной встретил он ее возле прачечной и обратил внимание, что под ее холщовой блузкой вроде бы чрезмерно бугрится животик. Он неловко пошутил:
— Это чего у тебя, грыжа, что ли?
Мария Филатовна озорно хихикнула:
— Ага, грыжа. Шестой месяц растет.
Великанов, только что похмеленный, призадумался — и охнул от внезапной догадки.
— Ну да! Не может быть! Кого же поздравить с отцовством?
— А то не помнишь, Леонид Федорович?
— Чего я должен помнить?
— Где ты был на ноябрьские?
— Где был?
— Ну где, где? Напряги извилины.
— Да где же… дома был. Наверное… Разве упомнишь, сколь времени прошло. Тут, доложу тебе, вчерашний-то день припоминается будто во сне…
Мария Филатовна обиделась, повернулась боком, отчего ее остренький животик красноречиво нацелился на магазин. Великанова вторично осенило.
— Да уж не хочешь ли ты сказать, что я?!
— А чего тут хочешь, не хочешь… Пьяные мы с тобой были, вот и набедокурили.
— Врешь!
— Какой мне смысл? Алименты с тебя не возьмешь.
С первого раза Великанов, разумеется, не воспринял новость всерьез, подумал: бредит инвалидка. Но тем же вечером явился к ней прямо на дом для выяснения обстоятельств. С собой прихватил пузырек тройного и пару жирных луковок, что было по его достатку обильным гостинцем. Мария Филатовна встретила его неприветливо. Хотела даже вообще не пускать в квартиру, но ради старого знакомства посадила на кухоньке. Пить с ним отказалась наотрез.
— Ты что, Самурай Иванович, как же я буду дитя травить. Я теперь на строгом режиме. Поэтому ты глотай скоренько свою гадость — и выкатывайся. В девять ноль-ноль у меня по режиму процедуры — и баиньки. Так врач велел.
В полном отупении и без удовольствия Великанов откушал половину пузырька, утер губы.
— Ты мне только одно скажи, Маша, брешешь или нет?
— Господи, да какая тебе разница? Ты свое кобелиное дело сотворил, спасибо тебе — и до свиданьица!
— Нет, ну как же!.. Если меня касается, то ответственность…