Пес в колодце
Шрифт:
– Ну конечно, дорогая, хотя…
– До сих пор я тебе не говорила, потому что не доверяла тестам до конца. Но сегодня я пошла к врачу. И теперь сомнений нет, он подтвердил…
– Что подтвердил?
– Ну как это что, дорогой мой недотепа? Весной у нас будет маленький Фреддино или Фреддина.
Я сорвался с места, даже вино выплеснулось на столик. Неважно! Целуя Монику, ее губы и глаза, я испытывал безграничную радость. И тут мне вспомнились слова Раймонда о моих детях.
– А что ты хотел мне сказать? – спросила Моника, оттирая вина с моего жилета.
– Я… я… - Понятное дело, я отступал словно рак. Только не в этот момент. – Я… Просто я тут подумал, а не пришло ли время взять нам церковный брак…
Моника от восхищения даже взвизгнула.
– Честное слово? Мы устроим венчание в церкви? И на мне будет белое платье с фатой?
После возвращения домой, когда Моника уснула,
24. Альфредо Деросси
Церемонию венчания, без какой-либо шумихи, мы провели в небольшой каменной часовне высоко над озером Тцейзье. Пару дней назад ее освятил епископ Лозанны. Были только лишь мы вдвоем – ну еще пара местных пастухов. Совершивший таинство брака епископ в тайне сообщил мне, что за Бронзовыми Вратами серьезно рассматривается начало процесса беатификации Раймонда Пристля. "Так быстро, как только это возможно".
Желая наконец-то побыть одним подальше от окружающего мира, мы сняли комнатку под самой крышей деревенского дома в маленьком городке Ан, откуда над виноградниками можно было видеть замок в Сионе. Здесь я решил остаться на целую неделю. Это я мог себе позволить. Ликвидация мерзкой империи продвигалась в быстром темпе. Тому, что у меня осталось, банкротство не угрожало. Благодаря успехам нашей новой деятельности, после выплаты главных долгов и обретении финансовой ликвидности, перед каналом "Свидетельство" – уже в качестве самостоятельной станции, появились неплохие шансы на развитие.
Наступила чудесная осень. Золотистые дни, ностальгические туманы, стаи улетающих на юг птиц. Нас переполняла радость пребывания под одной крышей, утренние вылазки за газетами и булочками, походы в горы, совместно приготовляемая еда, вечера без телевизора, ужины при свечах и ночи…
Когда Моника засыпала, охотнее всего я клал голову на ее животик и прислушивался, не отзовется ли ко мне дитя… Единственной капелькой печали, которая отзывалась иногда в моем сердце, был вопрос, а эта осень? Первая и последняя? Но, прочь заботы и тревоги! Иногда по утрам, когда моя жена еще спала, я садился за ноутбук (я по привычке захватил его с собой) и писал сонет, приветствуя приходящий день, удивляясь тому, как такой сукин сын, циник и гедонист способен извлечь из себя нечто подобное.
Иногда я задумывался над тем, а как сложились бы судьбы множества людей, если бы Альдо не кинули в колодец? Не должна была бы тогда душа Деросси воплотиться в нечто другое, к примеру, в пса или кота. У меня все так же случались неприятности с памятью. Впрочем, признаюсь честно, о многих этапах жизни Гурбиани я предпочитал и не помнить. Хотя иногда, когда я склонялся над ноутбуком, мне приходило в голову, что стоило бы вспомнить пароль доступа и узнать ответы на пару существенных вопросов.
Самое интересное, но в Ан я не видел своих снов. Может потому, что Моника и дитя были теперь моими снами наяву. И все же, этой ночью…
– Читай, - сказал падре Филиппо, сурово глядя на меня из-под кустистых бровей.
В аудитории сделалось тихо. Я взял в руки тяжелую, оправленную в телячью кожу книгу и поднес к лицу, перед глазами заплясали ряды букв, похожих на обезумевших червяков.
– Читай!
– Это… это по-гречески, - проблеял я только лишь через какое-то время.
Ученики грохнули смехом. Даже на узких губах моего "отца-отца" появилась тень веселья.
– А по какому же еще должно быть…? Читай уже, Альфредо, а то и я, и розги потеряют терпение!
Читать! В голове у меня была пустота. Ну да, я различал отдельные буквы, но слово из них составить не мог. Ну что же такое творилось, ведь, черт подери, по греческому я всегда был первым учеником. Не знаю зачем, но я упустил книжку и бросился бежать.
Никто за мной не гнался, словно стрела выскочил я на галерею. Внутренний двор коллегии был пуст. Среди бела дня? Неслыханное дело. На улице меня тоже приветствовала пустота. Ей-богу, она сегодня выглядела крайне странно. Голые стены… Без лавок… Без прохожих. И нет красок. Что произошло? Что с моим зрением? Где я вчера выпивал? Часы на башне Кастелло Неро показывали полдень, то время, когда улочки города переполнены шумом, а тут такая тишина, что даже в ушах не звенит. И внезапно все наплыло: звуки, краски, запахи. На фоне стен, быстро обретающими краски, появились человеческие тени, на старых местах выросли лотки, открыли свои двери пивные. От торговых лавок донесся визг перекупщиц, из мастерских стал доноситься стук сапожных молотков. Где-то в глубине улицы
– Нельзя тебе дальше идти, барич, остановись.
Я скакнул вперед и побежал, не зная куда и зачем… Но повсюду вокруг меня находилось только ничто. Наконец я обернулся, охваченный пугающей мыслью, что, вполне возможно, мне не удастся вернуться. Только теперь я испытал страх. Розеттины за мной не было, ну да, стояли фронтальные стены, сквозь окна была видна улица, но вот с моей стороны… Все это выглядело словно театральные декорации. С левой стороны не было ни росписей, ни лепнины, ни предметов мебели… Все так же, без малейшего понятия, я бежал дальше, пока, наконец, не очутился на пустом пространстве, в том месте, где должен был бы стоять собор, но я видел лишь тыл романского портала. Я приостановился, тяжело дыша. О мой Боже! Мир догнал меня. Повсюду небытие и неподвижность превращались в реальную жизнь. Собор появлялся вокруг меня словно запоздавший рисунок. Из голой земли, по подобию вырастающих с невероятной скоростью стеблей, рвались вверх готические колонны, соединяясь оребрением на звездчатом своде. Еще мгновение, и между ними возникли стены, словно ковры развернулись вниз живописные росписи, созданные в технике al fresco, а в окнах тысячами стеклышек замерцали чудеснейшие витражи, прославляющие жизнь Девы Марии. Поначалу едва-едва слышимая музыка, вытекающая из органных труб-пищалок, проросших на только что возведенных хорах, усиливалась с каждым мгновением, и уже вскоре билась могучими аккордами в только что застывший у меня над головой свод.
А потом изверглось и многоголосое пение. Самый странный в мире хорал, ведь сначала до меня доносились голоса, и лишь потом возникали раскрытые рты и зубы поющих прихожан, вибрирующие гортани, налитые подбородки и богатство женских чепцов и платков, мужских кафтанов и дублетов, уже из которых вырастали ладони, расцветшие молитвенниками. Или же платочками, если кто желал оттереть лицо от пота. Перед пустым алтарем (которого только что еще не было) поначалу появился поднятый кверху золотистый потир, и лишь потом мягкие, усыпанные веснушками руки держащего его священника.
Клянусь муками Господними, что все это могло значить?
Я выбежал на площадь перед храмом, на ступени, улица выглядела точно так, как должна была выглядеть улица в первой половине XVII века. Под звуки литавр по ней проходила рота гвардейцев. Я подбежал поближе и вот тут-то зарегистрировал глазом просто пугающую вещь: все солдаты были идентичными. Нет, не похожими друг на друга. Совершенно одинаковыми… Словно оловянные мушкетеры, отлитые из одной формы. Но, когда они заметили, что я в них всматриваюсь, прямиком у меня на глазах они стали различаться. Словно бы некий внеземной художник этой действительности спохватился, что опаздывает сдать свое произведение, и, подогнав помощников, наперегонки с ними взялся за исправление собственного труда. У капитана начал расти нос картошкой, покрытый сеточкой сосудов нос выпивохи, вокруг глаз потемнели круги, на щеке выросла гадкая бородавка. У хорунжего, несшего знамя, на тупом и гладком, словно бы кукольном, лице внезапно забагровел незаживший шрам; малолетний барабанщик засмеялся заячьей губой, а у третьего с краю солдата темные волосы сделались русыми, глаза начали косить. Все они бесцеремонно маршировали прямиком на меня, с настолько явным намерением затоптать, что я запрыгнул на стенку, обрамляющую канал. Вот только по инерции потерял я равновесие и упал вниз прямиком в канал, по которому на лодке плыли жених с невестой, наверное, со своей брачной церемонии. Я думал, что, падая, нанесу им немалый ущерб, но когда я рухнул прямиком на них, молодые развеялись, словно дым, а гондольер все так же шевелил веслом, словно случившееся никак его не касалось, к тому же ему заплатили заранее.