Пёс
Шрифт:
***
Замок гудел, словно растревоженный улей, еще несколько недель. История спасения короля и чудесного превращения пса в человека облетела всю страну, обрастая самыми фантастическими домыслами. Толпы зевак потянулись к дворцу, вовсе не вызвав удовольствия его владельца. Когда терпению короля пришел конец, он разослал патрули по дорогам и велел штрафовать каждого, кто не мог толково объяснить причину, по которой направлялся к замку. Не имеющих денег наказывали розгами. Это подействовало. Но долго еще калеки и увечные располагались на берегу Зачарованного озера, опуская в воду свои страждущие члены
На многочисленные расспросы семьи и придворных король отвечал молчанием, в котором еще сквозила некоторая растерянность. Однако и без его пояснений никто не сомневался, что Барклай — так назвали незнакомца — и есть пропавший королевский пес.
Он не умел говорить, и первые недели спал на полу, срывая с себя одежды. Его карие глаза смотрели настороженно, а длинные белые волосы были всегда полны репьев, словно он катался по земле, хотя делать это ему строжайше запретили. Его человеческое лицо казалось застывшей маской, в которую не вдохнули жизнь. Лишь блеск глаз да крепкие зубы, которые он ощеривал в ужасной гримасе, когда сердился, жили своей независимой жизнью.
Только двоих он поначалу подпускал к себе без настороженности — короля и его сестру. Первому он преданно заглядывал в глаза или радостно прыгал вокруг, а второй старался облизать руки и лицо, от чего принцесса ужасно смущалась. Однако не прошло и двух недель, как он сказал первые слова. Он перестал горбиться и ходил с гордо поднятой головой, подражая хозяину. Он научился есть руками, чему была очень рада прислуга, которой приходилось подолгу отмывать комнату после трапез, во время которых он пытался вылакать еду. Да! У него появилась собственная комната рядом с королевской опочивальней. И если Дана и побаивалась его, как опасаются сумасшедших, то не подавала вида, ибо, как бы то ни было, он спас жизнь ее нежно любимому супругу и отдал за это свою.
Отдал?
Через несколько месяцев Барклай бегло говорил и выучился читать, во многом благодаря Беренике и королеве, искренне привязавшейся к нему. Они, добродушно посмеиваясь над его выходками, возились с ним, пока короля занимали государственные дела. Лицо его постепенно оживало, оттаивало под лучами их ласки. Манера вскидывать голову и держаться с независимым видом, которую он перенял у короля, очень шла ему. И неожиданно оказалось, что он хорош собой. Смуглый, крепкий, с живыми ореховыми глазами, он резко отличался от высоких и светлокожих жителей королевства. А удивительные белые волосы, которые он упорно отказывался стричь, придавали ему какой-то шарм. Когда же он научился улыбаться, а не скалиться, придворные дамы начали посматривать на него с любопытством.
Глядя на этого добродушного, живого человека трудно было даже представить, что он — такой не с рождения. Общество постепенно принимало его, тем более что король все более благоволил к нему: сажал за один стол с собой или самолично обучал верховой езде.
Впервые увидев библиотеку, Барклай тихонько взвыл, и с тех пор его перестали замечать в различных уголках замка, которые он раньше неутомимо обегал по несколько раз за день. Он осунулся, похудел, черные тени залегли под глазами — оказалось, что быть человеком означает не только есть, скакать на лошадях и веселиться. Король вызвал нескольких ученых и приставил к своему любимцу, однако, свободное от учебы время тот все равно проводил в библиотеке.
Свита донимала королевскую семью
Прошел год. История Баркли постепенно забылась, известий из дворца теперь уже ждали по другому поводу — королева была на сносях.
Береника часто встречалась с Барклаем. Они гуляли в лесу, в котором он не раз сопровождал ее прежде. Теперь же они спорили, нередко до хрипоты, над очередной проблемой, вычитанной им в очередной книге. Принцесса была для него прекрасной собеседницей — с юного возраста по вине судьбы став парией, она, как и он сейчас, скрывалась под темными сводами библиотеки, где, окунаясь в прекрасный мир книжных грез, забывала о своих обидах.
Она с некоторой оторопью обнаружила в нем недюжинный ум, но потом привыкла к этому так же, как привыкла к мысли, что он когда-то был псом.
Пока королева могла подолгу гулять, она ходила с ними, с интересом слушая их и с грустью убеждаясь, что сказать ей нечего. Образование небогатой дворянки не дотягивало до высот материй, обсуждаемых ими. Однако она не сердилась — любовь мужа, крепнувшая с каждым днем, почтение двора, которого она все-таки добилась, и бьющаяся под сердцем новая жизнь делали ее совершенно счастливой.
Звездной октябрьской ночью королева родила младенца — как и предсказывали астрологи — мужского пола, принца с ясными глазами матери и упрямым подбородком отца, в котором и родители и новоиспеченная тетя не чаяли души. В честь его первого дня рождения устроили пышное празднество. Зажгли все люстры и выкатили все бочки с вином, какие нашлись в погребах. Выстроившись в длинную очередь, придворные подносили подарки счастливым родителям. Седой дворецкий громко объявлял их имена помолодевшим от радости голосом. В изголовье кроватки, увенчанном золотой короной, сидела Береника, и взгляд ее, направленный на младенца, почти не туманился грустью. Внезапная тишина отвлекла ее от нежных дум. Она подняла голову и увидела, что все взгляды направлены в одну сторону. Дворецкий растерянно оглядывался. Позади него, одетый в простой черный камзол, с длинными волосами, перехваченными кожаным шнуром, стоял, скрестив руки на груди, Барклай.
Молчание затягивалось. Король нахмурился. Барклай спокойно оглядывался. Старик-дворецкий наконец придумал, что следует сказать:
— Барклай, слуга его величества! — облегченно объявил он.
Названный вышел вперед, под шепот и аханье свиты прошел к трону и опустился перед королем на одно колено. Король приветливо кивнул ему.
— Я пришел, чтобы поздравить Ваши величества с рождением наследника, — сказал он и его голос, глубокий и звучный, гулко разнесся по залу. — Я обязан тебе всем, мой король, у меня нет ничего своего и мне нечего подарить твоему сыну, кроме своей жизни. Так позволь мне посвятить ее ему, позволь стать его тенью, и я буду охранять его также верно, как и служить тебе.
С глубоким волнением король поднялся и, спустившись с тронного возвышения, положил руку ему на плечо.
— Встань, — приказал он, — я принимаю твой подарок. Ты станешь главным воспитателем принца с того времени, как ему исполнится три года. Пусть мать прежде наиграется с ним, — тихо добавил он, глядя в глаза друга. — Мне сообщили, что ты с честью постиг тяжкие науки. Но я хочу, чтобы ты овладел еще одним искусством — искусством воина.
Барклай склонил голову.
— Я понимаю, мой король, — так же тихо ответил он. — Чтобы охранять наследника мало собачьей преданности…