Песчаные небеса
Шрифт:
От здания дома терпимости остался один обугленный, дымящийся остов. Народ расходился, покачивая головами и обсуждая, кто же мог совершить поджог, и вообще, за что столько несчастий вдруг свалилось на славный Султанапур? Вокруг дымящихся обломков столпились девочки Стейны, прижимая к груди свои пожитки, они скорбно оглядывали чадящие развалины, что остались от дома, ставшего для многих из них роднее и ближе, чем родительский. Многие из них украдкой плакали, размазывая по лицу краску с ресниц. Среди них была и Стейна – она оставила попытки докричаться до квартального и разогнала попытавшихся оцепить здание стражников: «Нечего тут торчать, как… как… бездельники! Марш ловить разбойников!», причем те послушно разбежались по кварталу и
Привязав лошадей, Конан и Мораддин пробрались к ней.
– Стейна… – тихо сказал Конан, мягко обняв ее за плечи. Она вскинула голову, задев киммерийца по лицу слегка обгоревшими прядями волос, и, дернув плечом, холодно сказала:
– Ты все еще тут? И этот гном с тобой? Убирайтесь к Нергалу! – она ткнула кулаком Конана в грудь и, увидев что-то среди вороха полусгоревших ковров, направилась в ту сторону, ловко перебираясь по горячим балкам.
– Она помешалась… – прошептал Конан, взглянув на Мораддина. Тот ничего не ответил и сказал Стейне вслед:
– Вы что-то ищете? Вам помочь?
– Пошли вон! – огрызнулась бывшая хозяйка «Врат», наклонилась и, обернув руки полами длинного плаща, извлекла крупный золотой слиток, обернутый приплавившейся почерневшей тканью. Высоко подняв его, она повернулась к Конану и Мораддину и простонала:
– Что я ищу? Ты спрашиваешь, что я ищу? Милый варвар, тебе ничего не напоминает этот кусочек золота, а, котик?
Конан опустил голову, а Мораддин вздохнул.
– Молчишь, голубчик? Сет тебя побери! Я, старая, больная женщина осталась на склоне лет без единого медяка! Все, что я с таким трудом нажила, в один миг превратилось в пепел, и все по твоей милости, мерзавец! Да знаешь ли ты, каких скотов мне приходилось ублажать, пока ты шлялся где-то, сколько ночей я не спала, как недоедала, складывая золотой к золотому, пока ты сладко жрал, крепко дрыхнул, валялся с девками по сеновалам?! Зачем ты приперся ко мне со своей дикаркой, своими кувшинами, гномами, джавидами и прочей дрянью?! Зачем, я спрашиваю, ты втянул меня в свои дурацкие приключения?! Зачем, проклятый… ненавижу…
Голос Стейны задрожал, она уронила золотой слиток и закрыла лицо руками, сотрясаясь от рыданий.
– Стейна, милая, не надо! – Конан пробрался к ней и обнял. – Я заработаю, я куплю тебе новый дом, я… Ну, перестань же!
Уткнувшись ему в плечо, Стейна бормотала какие-то ругательства, слабо била кулаком Конана в грудь. Киммериец, гладя ее по голове, обернулся на Мораддина, но тот развел руками: мол, женские слезы – это не по моей части, твоя подружка – ты ее и успокаивай.
– Стейна, детка! Ну, хочешь, я, когда отыщу кувшин, пожелаю, чтобы у тебя был новый дом, в два, нет, в три раза больше этого, хочешь?!
Женщина, перестав плакать, подняла залитое слезами, перепачканное сажей лицо, отстранила от себя киммерийца и молча подняла слиток.
– Катитесь вы со своим кувшином… – шмыгнув носом, глухо проговорила она. – Уроды… кругом!
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Барханы меняли цвет с призрачно-серого, ночного, на бронзовый, а затем и алый. Багровым, словно налитым кипящим золотом диском тяжело выползало из вод моря Вилайет cолнце, купая в соленых волнах нижний свой край. Холодные утренние лучи светила – красноватые и неверные – превратили пустыню, охватившую стены Султанапура сыпучими валами мертвых песков, в застывший океан, будто наполненный темной кровью. На мгновение Конану почудилось, что вот сейчас неведомые боги снимут заклятие остановившее вечный бег его волн и горячие буруны с ревом захлестнут двоих всадников, закрутят, накроют кровавой пеной, утягивая к далекому дну, где нет живых и куда не проникает свет,
– Лихо ты длинного гвардейца уделал, – сказал Конан Мораддину, просто для того чтобы начать разговор. До смерти тоскливо было варвару после бессонной ночи и вчерашнего дня, стоившего жизни слишком многим, вольно или невольно ввязавшимся в историю с кувшином подземного народа.
– Как умел… – хмуро отозвался полугном, больше озабоченный тем, что ноги его не доставали низких стремян, а норовистый и злющий жеребец, не желая признавать нового хозяина то и дело строил всякие каверзы. Если б не магические, по мнению Конана, штучки, используемые Мораддином, то коротышка давно уже лежал бы на песке, а конь, почуяв свободу, носился по барханам, поднимая тучи пыли…
Киммериец, уяснив, что сейчас проще разговорить валявшийся неподалеку верблюжий череп, нежели своего спутника, сплюнул и в который уже раз проклял дорогу, выведшую его к каравану старого шейха Джагула. С той поры дня не прошло без всевозможных пакостей, ну а минувшую ночь и вообще стоит забыть раз и навсегда! Кхитайские наемники, пожар во «Вратах Ста Удовольствий» и в завершение – исчезновение Дагарнуса, а потом ошеломляющий, удивительно наглый и бесшабашный прорыв за городские ворота, которые, в связи с объявленным эмиром осадным положением, охранялись бдительнее сокровищницы царя Илдиза…
«Словом, прошедшие сутки в Султанапуре были насыщены событиями до предела, – про себя усмехнулся варвар. – И у придворных летописцев Хайберди-Шаха работы с утра прибавилось, а разговоров в городе хватит лет на пять, не меньше. Приятно знать что и я приложил к этому руку.»
…Конан с Мораддином, отдав безутешной Стейне все наличные деньги (старый шемит неожиданно пригласил погорелицу на временное жительство в свой дом), первым делом отправились на соседнюю улицу, к дому кофийского посланника. Киммериец заявил, что плевать ему на патрули, облавы и прочие развлечения эмира, взбешенного творящимися в городе безобразиями, и сейчас просто необходимо разжиться хотя бы пятью десятками золотых на дорогу, тем более, что нет ни припасов, ни воды, а без них в пустыню может сунуться только самоубийца. Мораддин не стал его отговаривать, понимая всю бесполезность споров с упрямым варваром, и разве что вполголоса пробурчал пару теплых слов в адрес злосчастного ложа, на котором одна варварская парочка, в припадке безумия, однажды зачала незадачливого искателя приключений именем Конан…
Переполох, вызванный пожаром во «Вратах» сыграл им на руку – зевак и любопытных в посольском квартале было множество (не каждую же ночь сгорает веселый дом для вельмож и придворных!) и патрули смотрели на поздних гуляк сквозь пальцы, позабыв строгий приказ – ночью задерживать каждого.
Оборвав шнурок звонка после излишне резкого рывка, Конан начал молотить в дверь кулаками, а затем и носками сапог, словно желая выместить на досках накопившуюся злость, а когда сонный привратник отворил, киммериец схватил перепуганного кофийца за грудки, тряхнул, разорвав ему ночную рубашку и, двинув спиной о косяк, прорычал прямо вспотевшее от ужаса лицо:
– Дагарнуса зови, быстренько…
Кофиец, мельком взглянул за спину огромного, воняющего гарью и кровью громилы, и, разглядев как Мораддин разбирается с тремя стражниками, по глупости своей решившими выяснить его личность, тихонько заскулил. Когда последний патрульный грохнулся на мостовую, и полугном, так и не вынувший клинок, по-хозяйски осмотрел результат своих трудов, киммериец снова потряс близкого к обмороку привратника.
– Мы друзья мэтра Дагарнуса, – пояснил он, оглянувшись, и добавил ласково: – Где хозяин, скотина? Ну?