Пещера
Шрифт:
– Следует ли расценивать ваш поступок…
– …историю болезни?
– …и возможные последствия…
– Правда ли, что господин Тритан Тодин…
– …для дачи объяснений.
И люди. Кто бы мог подумать, что телецентр может вместить столько народу?!
И взгляды. И там, за кромкой возмущенных чиновников и суетящихся журналистов – потрясенное молчание.
Они все смотрели, поняла вдруг Павла.
И эта мысль была единственной, стоящей внимания.
– …Со мной все в порядке,
– …подписать протоколы…
Она поставила росчерк под обширным текстом, даже не пробежав его глазами.
Люди были везде. Все, кто когда-либо получал пропуск на телецентр…
А у входа охрана растерянно пыталась оттеснить тех, у кого пропуска не было…
А потом Павла поняла, что ее трогают за рукав. Одна рука за другой, а Ковича, идущего впереди, просто хватают за плечи, тянутся и тянутся руки, всем хочется потрогать…
А потом она увидела серую машину, вокруг нее почему-то пустое пространство, и троих молчаливых людей с напряженными, какими-то виноватыми лицами, и у того, высокого, что первым шагнул к Павле, в опущенной руке явно что-то есть, ну не пустая же рука…
– Охрана психического здоровья, – мягко сказал рослый. – Госпожа Нимробец… госпожа Тодин… Павла. Вам надо бы поехать с нами.
Она следила за его рукой.
Уколоть сквозь рукав – дело мгновения, подхватить внезапно упавшую женщину – естественно для мужчины…
Рослый со шприцем поймал ее взгляд.
– Павла, – сказал он укоризненно. – Ну ради памяти Тритана…
Она оскалилась.
Рослый снова шагнул, теперь уже не собираясь ни о чем разговаривать – но между ним и Павлой внезапно оказался Раман Кович. Пружинящий на полусогнутых, неуловимо напоминающий большого старого саага…
Прореха в диванной подушке.
Прореха.
– Павла, не спи…
Она засмеялась:
– Но я ведь не могу не спать… вечно…
Они по-прежнему отгорожены от мира, только вместо тесной аппаратной – просторная квартира Ковича, где в цветочных ящиках на балконе сохнут по осени сорняки.
Прореха в диванной подушке. Входит Тритан, улыбается зелеными глазами, говорит голосом, как у океанского парохода:
– Привет, Павла… Хочешь спать?
– Тритан, прости, пожалуйста…
– Павла… – голос Тритана сменяется голосом Ковича. – Не спи… Давай поговорим…
– Тритан!..
Зеленые узоры на стенах, мерцающие… Уже?!
– Павла. Павла… Не спи.
…Что такое «лепестки»?
Почему-то этой ночью Рамана мучил именно этот, второстепенный, странный вопрос.
Все, о чем говорил Тритан за несколько часов до своей гибели…
Все это Раман успешно вытеснил из сознания, у него были дела поважнее…
А теперь все это пришло снова. Вспомнилось.
Слова, произнесенные
«Война… Вы такого слова не слышали. И уж конечно вы не представляете, как это – ходить по улице с оглядкой, входить в собственный подъезд, держа наготове стальную болванку… И как это – бояться за дочь, которая возвращается из школы…»
Бояться – чего?!
Павла лежала на диване, и бодрствовать ей осталось ровно столько, сколько и жить.
Час, может быть, два…
– Павла, не спи…
– Тритан приходил? – спросила она, глядя воспаленными глазами куда-то мимо него, в пространство.
Раман перевел дыхание.
Да, Тритан приходил. Обоим казалось сейчас, что Тритан сидит в кресле напротив, закинув ногу на ногу – по обыкновению чуть рассеянный, спокойный и доброжелательный.
«Что же вы наделали, Раман?»
– Человек не может не отвечать за своего зверя…
«Вы никогда не видели, как тысячи людей прут друг на друга, стенка на стенку. Как взрываются… бомбы, и летят в разные стороны руки и ноги, виснут на деревьях…»
– Зверя? – сонно переспросила Павла. – Вы… про зверя, Раман?
– Павла, – сказал он глухо. – А может, мы…
Ветер. Сухие листья, и те, что не успели еще стать сухими – но станут, непременно станут, осень…
– Я тоже об этом думаю, – теперь она неподвижно смотрела в потолок. – То, что мы сделали… Может быть, это совсем не так хорошо… может быть…
Раман вспомнил Валя.
«Я боюсь! Я в общаге мою посуду – и вдруг вижу, что я… будто я схруль. Я боюсь… что Пещера… о Пещере нельзя говорить вслух, она отомстит!..»
Что привиделось Валю в тот день? От кого он спасался, кидаясь головой вниз в окно пятого этажа?..
– Что же теперь сделаешь, Павла, – сказал Раман шепотом. – Уже… Не вернуть…
Что имел в виду Тритан, говоря о «лепестках»? О «бомбах»?!
Сейчас это представлялось очень важным.
А тогда – тогда он даже не удосужился переспросить…
– Павла, не спи!!
– Оставь меня в покое, – она в кои-то веки обратилась к нему на «ты». – Я хочу… я не могу больше.
Она лежала, уткнувшись лицом в диванную подушку с прорехой.
Он лег рядом – благо диван был обширный.
За всю его жизнь в его объятиях побывало множество женщин.
Но ни одна из них, тех, кого он на минуту делал своими, не была для него так…
За окном метались, прощаясь с летом, тронутые желтизной кроны. Поутру улица Кленов проснется в мозаике кленовых листьев…
Если оно наступит, утро.
У него больше не было сил. Эта последняя догадка – о том, что прав был Тритан, а вовсе не они с Павлой – подкосила его окончательно.
Павла…