Пеший город
Шрифт:
— А если гибридизировать тех и других? — предложил старенький ученый-рецидивист в надежде продлить свою жизнь хотя бы путем гибридизации.
Мендель-Менделеев считал, что честным людям это не повредит. Из честных людей превосходные цветы получаются: чайные розы.
Чуть не весь совет выразил желание стать чайными розами. Старенькие уже, каждый смотрит в землю, а тут появляется перспектива расти из земли. Да еще вдобавок благоухать. На лесоповале, небось, да на баланде лагерной не заблагоухаешь. Жаль только, что сразу гибридизироваться нельзя, для этого требуется длительный инкубационный период.
Потирают
Что было с негибридизированным лагерным контингентом — известно. Об этом даже неинтересно рассказывать, тем более, что правду все равно не дадут рассказать. Все время перебивают, перебивают, пока всех не перебьют. А гибридизировался — и все спокойно.
В общем, приземлились старички, пригибридизировались и чувствуют: вроде как действительно помолодели. Шевелят лепестками, торчат колючечками — начинают жить.
Смотрят вокруг и не узнают своей зоны. Все вокруг чисто, заасфальтировано. Аллеи, газоны, скамейки для отдыха. На лужайке за столом, накрытым голубым шелком, президиум. Председатель проводит собрание персонала.
Лагерники сидят — все умытые, выстиранные. Не матерятся, в зубы не тычут. И вокруг такая лепота, такое благоухание. Концертрационный ансамбль исполняет второй концерт Рахманинова. И старичков, предварительно понюхав, преподносят в букете главному вертухаю: сегодня его провожают на пенсию.
Старички возмутились: почему не розарий? Почему опять гулаг? Может, потому, что их не посадили? Их же после инкубационного периода должны были посадить. А их трам-та-та-там! Перетрам-та-та-там!
Собрание зааплодировало. Оно, представьте, понимало язык цветов. В гулаге чему не научат.
Дирижер концертрационного ансамбля ловко вписал выкрики старичков в концерт Рахманинова, обогатив классическую мелодию звуками, которые прежде здесь звучали без музыкального сопровождения.
Председатель понюхал цветы и объяснил. У них вообще больше не сажают. Перешли с концентрационного на концертрационный режим. Пока старички прохлаждались в инкубационном периоде, здесь всех пересажали, переисправляли и теперь закрывают лагеря. Вот — провожают на пенсию последнего вертухая.
Язык цветов — это язык красок и запахов, язык трепетаний. Как распустили эти чайные розы свои языки — все глаза зажмурили, носы позажимали.
— Ни фига себе! — благоухают. — Это нас — не сажать? Мы же прошли инкубационный период! Нас надо сажать! Сажать и сажать!
В конце концов их поставили в воду. Это жизнь, по-вашему? Никакая это не жизнь. Это, если хотите, вялотекущее увядание.
Увядают чайные розы и на чем свет клянут этого Менделя, по-нашему, Менделеева, грозятся инкубнуться назад и взять его за его химические элементы. Вы видали такую гибридизацию? В лагере их сажали на хлеб и воду, но чтоб на чистую воду… И при этом им благоухай! Кто ж вам на пустой воде заблагоухает?
Но прошло сколько-то времени — и заблагоухали старички. Нюхают друг друга — ах, коллега, какой шарм! Вот теперь можно жить! Жить и жить!
И увядают помаленьку. Жизнь — это, чтоб вы знали, процесс увядания.
Увядают старички. Радостно, празднично увядают. Главный вертухай, ныне пенсионер запаса, побрызгивает их водичкой, понюхивает и вспоминает собственную расчудесную жизнь. Можно
У райских врат
Один человек по фамилии Карасик жил, жил, а потом взял и умер. Преставился. Переставился с этого света на тот.
Как говорится, все там будем, хотя где именно — не уточняется.
И вот прибывает Карасик к месту назначения. На тот свет. На тот еще свет. И занимает очередь к окошку райадминистрации с предупреждающей табличкой: «Прием репатриантов в порядке живой очереди».
От таких слов новоприбывший Карасик был повергнут в смущение. Во-первых, откуда в загробном, грубо говоря, мире живая очередь? А во-вторых, о каких репатриантах речь? Репатрианты, насколько известно, возвращаются в исторически родные места, а разве здесь родные места? Из родных мест он как раз только что убыл.
Стал он интересоваться у очереди, объяснять ей, что лично он — никакой не репатриант, что он добропорядочный гражданин, патриот своей родины, — если хотите, патриант, но уж во всяком случае не репатриант, потому что у него и в мыслях не было куда-то возвращаться. Он родную свою Богодуховку ни на какое загробье, ни на какое потусторонье не променяет. Ничего себе родина — тот свет!
В ответ на это бестактное восклицание (учитывая, что прозвучало оно именно на том, а не на каком-нибудь другом свете) народ в очереди стал отворачиваться от Карасика, делать вид, что его знать не знает и не то, что видит его в первый раз, а вообще не видит в упор, пропускает мимо своего потустороннего внимания. И лишь один заковыристый старичок, который, злоупотребляя своим почтенным возрастом, незаметно, но упорно втирался без очереди, ткнул пальчиком в сторону больших поясных портретов прародителей наших Адама и Евы, которых, кстати, без фиговых листиков узнать было вообще невозможно, и спросил, не отвлекаясь от основного занятия:
— А эти откуда? С луны?
Новоприбывший Карасик не сразу сообразил, откуда родом первые люди. Одни говорят, из Палестины, другие — из Израиля. Сегодня это не только спорный вопрос, но и вообще спорные территории.
Но оказалось, что основоположники рода человеческого вовсе не с территорий. Они с того света, с того самого света, на котором Карасик в данный момент пребывает. И они здесь, представьте себе, родились, не умерли, а родились, а умерли они совсем в другом месте.
Потому что в рай мы попадаем после чего? Правильно, после смерти. А первые люди где родились? Правильно, в раю. И жили там, пока их не выгнали то ли турки, то ли арабы.
Вот и получается, что тот свет — это родина наших праотцов, а значит — наша историческая родина. И значит, мы не умираем, а просто репатриируемся на родину отцов.
С такой точкой зрения очередь была согласна, но турки и арабы вызвали у нее активное возражение. Потому что когда первых людей выгнали из рая, ни турок, ни арабов, ни прочих наций еще в помине не было. В раю все были одинаковые, только по полу различались.
Старичок слегка смутился, но быстро оправился. Неважно, говорит, кто выгнал, а важно, кого выгнали. Первых людей выгнали! Самых первых людей! Погодите, сказал старичок, вас тоже выгонят. Всех выгонят! Если первых выгнали, то с последними цацкаться не станут.