Пешка для наследника
Шрифт:
– Вы должны уехать.
– Вита, как это?
– Очень просто, - она посмотрела на него сквозь зеркало.
– Вы должны сегодня же уехать в Москву.
– А ты?
– Я… - Вита вздохнула и обернулась.
– Пока я должна остаться здесь. Похороны сестры завтра. И у меня… у меня ещё есть незавершенные дела, - от этих слов ему стало холодно - таким ледяным тоном произнесла их Виолетта.
– Вита, я тебя не оставлю одну в таком состоянии!
– Сергей в несколько шагов преодолел расстояние, разделявшее их, и положил руки ей на плечи, легонько встряхнув.
– Я справлюсь!
–
– Я справлюсь со всем одна! Мне не нужна жалость!
– в её глазах отражались утренние лучи солнца, пробивающиеся из окна.
– Я все сделаю сама, я… - по щекам вновь потекли слез, а лицо исказилось гримасой боли.
Сергей властно привлек жену к себе и заговорил:
– Вита, я знаю, твою потерю ничем измерить нельзя, и потеря эта будет ощущаться всю жизнь, но я хочу, чтоб ты знала - у тебя всегда буду я. Слышишь меня?
– прошептал он ей на ухо.
Вита отстранилась и заглянула в поразительно чистые серые глаза Сергея. Такие любящие и добрые… Девушка легонько дотронулась до его щеки и провела пальцем, думая: «А ведь ему тоже больно сейчас…»
Сергей накрыл её ладонь своей рукой и, нежно улыбнувшись, легонько прикоснулся губами к её теплым губам в нежном поцелуе. Вита вздрогнула и вроде решилась отстраниться, но обняла и ответила на поцелуй, который постепенно перерастал в настоящий, полный горечи и боли, но одновременно с этим жаркий и страстный.
Вита щекой прижалась к его груди и подумала: «Прости меня».
– Я не уеду без тебя, ясно?!
– уверенно заявил Сергей.
– Или мы вместе уезжаем, или вместе остаемся. Эта твоя семейка…
– Не было у нас никогда семьи, - горько усмехнулась девушка.
– Так, сборище совершенно разных людей, вынужденных жить под одной крышей. И мы жили все вместе и даже не заметили, что наши сердца прогнивают, купаясь во лжи и ненависти. И вот теперь все это гнилье вылезло наружу… Хорошо. Если хочешь - оставайся, только, пожалуйста, даже не думай вмешиваться. Ради Риточки. Скоро все закончится.
– Я не понимаю тебя, Виолетта, что за тайны? Что должно закончиться?!
– Игра. Наша игра скоро подойдет к концу, Сережа, - прошептала девушка.
– Последний раунд.
– Вита, ты…
– Прости, но мне нужно идти.
– Вита отстранилась от него и направилась к выходу.
– Куда ты?!
– Домой. Позаботься о малышке, пожалуйста, - проговорила она и вышла из номера.
Сергей стоял посредине комнаты и недоуменно смотрел на дверь. Как же изменилась Виолетта за эти месяцы разлуки. Стала такой уверенной. И глаза… в них появилась жесткость.
* * *
Женя не могла больше находиться в неведении. Глеб не звонил и не появлялся. Весь день она лежала в палате и старалась унять беспокойство, растущее с каждым новым кругом, который пробегала стрелка часов на стене. За окном был уже вечер, от мужа вестей не было, и Женя не выдержала. Она вдруг ясно осознала, что сегодня же должна быть дома. Что-то случилось, она не могла понять откуда такое чувство, но оно не оставляло девушку ни на секунду.
Женя встала с кровати, поморщилась от
– Скажите, в какой палате находится Ева Оболонская?! Её привезли вчера с инсультом!
Девушка, сидящая за столом, молча уткнулась в монитор, пару раз щелкнула мышкой и будничным тоном заявила:
– Палата № 1256.
– Спасибо, - бросил ей Владимир и быстрым шагом направился в сторону лифта.
Женя потрясенно провожала мужчину взглядом. Значит, Ева перенесла инсульт… вчера. Черт, да что же у них там произошло?!
Она совершенно забыла о своем побеге, застыв на месте, и вспомнила о ненадлежащем виде только тогда, когда встретилась взглядом с медсестрой, с подозрением разглядывающую её помятую одежду. Женя отвернулась и медленно пошла к выходу, стараясь больше не привлекать к себе внимание.
* * *
Стальной взгляд Глеба был прикован к лежащей на больничной койке светловолосой женщине, считавшейся его матерью. Ева Оболонская недвижимо лежала и не могла выразить ни одну эмоцию, которую переполняло её черное сердце.
Только взглядом…
Глеб неотрывно смотрел на неё несколько минут, пытаясь отыскать внутри себя хоть какую-то жалость, хоть совсем немного жалости к больной парализованной женщине, вынужденной всю оставшуюся жизнь быть прикованной к кровати. Это хуже, чем смерть. Это хуже, чем ад. Особенно для неё - всегда такой властной, жестокой женщины, знающей себе цену. Все закончилось для неё. Поражение. Фиаско. Полное и безоговорочное.
Так вот… жалости не было. Было только удовлетворение, болезненное удовлетворение от осознания того, что все получилось именно так. А ещё он думал, почему же она так ненавидела его… Почему всегда отталкивала, делая из него обозленного на весь белый свет ребенка, выросшего в черствого мужчину…
А ведь Ева и отца у него хотела отобрать. Настоящего отца. Ещё в подростковом возрасте Глеб полюбил Леонида, как он думал тогда - своего дядю. Тот всегда разговаривал с ним, спрашивал, как дела в школе… А ведь это так важно - просто чувствовать, что ты кому-то небезразличен! Что, если ты умрешь, кто-то будет плакать о тебе. Да, Владимир любил его, считая своим сыном. Но он постоянно был занят, а в свободное время пытался поделить любовь на пятерых одиноких детей, оставшихся без материнской ласки. В день своего пятнадцатилетия Глеб узнал, что чудеса на свете бывают, узнал, что Леонид его настоящий отец. И они стали хранить эту тайну. Ева всегда говорила, что Леонид не мог иметь детей, но он, Глеб, - прямое тому доказательство в обратном.