Пешка в воскресенье
Шрифт:
Выпивохи с кладбища, где «пьяницы закусывают смертью» (Грок помнит эту стихотворную строчку, но не знает, кому она принадлежит) расположились вокруг могилы прославленной знаменитости.
Здесь покоится прах почтенного Такого-то (имя, фамилия); академика в области того и этого; кавалера ордена Сантьяго; члена Королевских Академий такой-то и такой-то; действительный членВновь прибывшие мгновенно братаются с местными, образуя одну дружную компанию. Все приняты с полным радушием. Кладбищенское барокко мастеров по мрамору защищает от холода и от снега.
На надгробной плите та же надпись, что и на фронтоне. Пьяницы жгут костер, пируя прямо на тексте, смутно напоминающем латынь. Глаза у Беа прекрасные и порочные, а голос изысканный и сволочной. Она то и дело затягивается сигаретой с травкой и прикладывается к фляжке, которую уже не нужно пускать по кругу. Грок поставил кресло-каталку так, чтобы ей было как можно удобней, и, усевшись напротив, рассматривает ее, изучает и любит.
Ангелы, вымученные в стиле неудачного неоклассицизма, присутствуют на оргии, устроенной алкашами. Святые-заступники и покровители, обладающие высшей властью, земной и небесной, излучая тоскливую барочность, присутствуют на пьяной оргии. Грок одного за другим обводит взглядом собутыльников. Они все на одно лицо. Оказывается, что люмпенам тоже известно, что такое однообразие. Люмпенизация не спасает от однообразия. Маргиналы могут быть похожими на себе подобных, точно так же как чиновники. И это размечтавшегося вдруг о новой свободной жизни Грока приводит в отчаяние.
Если даже среди изгоев общества наталкиваешься на унылое однообразие (жизнь — это серийное производство, поэтому она и есть жизнь), где же тогда искать спасение, на каком перекрестке, разве что в снегу?
Может быть секс? Пьяный сброд, тусующийся вокруг, плохо освещен. И без того тусклый свет, который пламя отбрасывает на памятник, рассеивается вялым мрамором. Но, несомненно, что это те же самые пьянчуги с их характерными носами и плоскими затертыми остротами.
Ханс пришел сюда, не только не забыв о своем мотоцикле, но и привел с собой случайную миниатюрную подружку, чтобы переспать с ней позже. Оргия пьяни на могиле знаменитости возбуждает отсутствующее у Грока поэтическое воображение. И он решает заняться Беатрис. Беа курит и нюхает кокаин, запивая алкоголем из своей фляжки.
— Хочешь, прогуляемся по кладбищу? — Спрашивает у нее Грок.
— Хочу.
И он снова встает позади кресла-каталки Беа, покуривающей косячок, скрученный в виде рожка, и везет ее мимо могильных плит и вертикальных стел с барельефами, склепов и надгробных ниш. Получается прекрасная ночная прогулка, торжественная, очищающая и умиротворяющая. Иногда они, несмотря на темноту, пытаются прочитать надпись на памятнике, и помпезность надгробной риторики доставляет им удовольствие: «Малютка Кунегульда Перес и Перес, вознесшаяся к Отцу Небесному в день…» В конце концов они выбираются на небольшую прогалину — пустующее место посреди кладбища («супермаркета мертвых», как выразился один писатель), и Грок, придвинув кресло к стене какого-то склепа, опускается перед Беа на колени:
— Функционируешь?
— Функционирую.
Беатрис не функционирует без подготовки, но под воздействием алкоголя, наркотика и ухаживания ее половой инстинкт просыпается (единственное,
— Берта, Беатрис, любовь, любовь…
Инвалидка чувствует оргазм больше не от стараний старика, а под влиянием всего, что ей удалось выпить и выкурить, но их языки снова и снова свиваются в одно целое и они вместе и одновременно испытывают первозданное исступление и счастье от спаривания, как на празднестве в честь какого-нибудь Диониса.
— Спасибо, Беатрис, ты очень красивая.
— Спасибо, незнакомец, я — развалина.
Пьянчуги спят, укрывшись в мемориальном комплексе, претендующем на барочность. Один из них (маленький человечек, с которым у Грока еще с первого костра вроде бы сложились товарищеские отношения), по пьянке впав в детство, прикорнул подобно могильщику на каменных крыльях Святого Михаила Архангела, выполненного в стиле Переса Комендадора [12] , и прижимает к ширинке, застегнутой не до конца, пустую бутылку, скрестив на ней свои ручонки как ребенок.
12
Перес Комендадор — крупный испанский скульптор XX века.
Грок и Беа молча продолжают прогулку, осматривая близлежащий участок кладбища Альмудена, счастливые и внутренне связанные друг с другом на свой лад, возможно, на лучший из всех существующих ладов. Он сзади подталкивает кресло-каталку молодой женщины. Иногда они обмениваются впечатлениями по поводу захоронений, склепов, умерших, ночного покоя (похоже, что нового снегопада не будет) и бренности всего живого. В любом случае снег, выпавший с вечера, опушив крылья некоторых ангелов, добавил реальности их оперению.
Гумерсиндо Синде Ордас, от его любящей жены, которая не забудет его никогда; которая всегда будет помнить о нем…— Ордас и никогда звучит как какофония, — говорит Беа. Хорошо еще, что «всегда» немного спрятано. Вдовы имеют обыкновение находиться не в ладах с синтаксисом.
Так что Беа улавливает это, у нее есть вкус. Грок чувствует, что все больше и больше влюбляется в паралитичку, оказавшуюся еще и кладезем премудрости:
— Беатрис…
— Что?
Периодически Грок останавливает кресло и целует Беа в ее черную с пробивающейся сединой гриву коротко остриженных волос. «Время вплело свои нити в твои волосы». Пространство украсило своей белизной твой возраст.
— Ничего.
Дорога назад выходит более медленной и обретает романтический уклон. Ночь красная и тихая. Время синее и чистое, а жизнь — ночная и воспламеняющаяся. Беа иногда сжимает руку Болеслао, толкающего кресло. Родилась любовь. Но родилась мертвая любовь. Мир это нечто пьяное, вращающееся в сторону рассвета. Это пьяный корабль, потерявший связь с землей. Беа (птица без крыльев, мертвая великанша, кукла с живым половым органом и безжизненно висящими ногами) любит Грока.