«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия
Шрифт:
— Жадный ты, мал’чик, — насупился Цой Ночка.
— Не я себе дом на полрайона отхватил.
Цой Ночка задумался и тем опять произвёл на Гныщевича приятное впечатление. Раньше он при детях молчать себе не позволял, а если и молчал, то всегда с таким хитрым лицом, чтоб думали, будто всё он знает, просто жилы тянет. Гныщевича-то паузы эти не печалили, он зато в них сорок новых слов успевал вставить, но всё равно сейчас самолюбие волей-неволей тешилось.
Acceptation — это брильянт каратами побольше, чем на всех «Метелях».
— Ну и что ты мне тогда можешь предложит’?
— Тавров
— А зачем мне хотет’, чтоб не шарахалис’? — хитро улыбнулся Цой Ночка.
— Tu peux faire ce que tu veux. Ещё вот чего придумал: могу тебе на заказ автошек сделать каких надо. Задёшево, конечно. Я посмотрел, там под сиденьями есть место для тайных отделений — уж ты сыщешь применение, не сомневаюсь. Дело не одной недели, но зато возможности безграничны.
— Неплохо, мал’чик, неплохо, — пожевал Цой Ночка губы. — Вот чем ты мне всегда нравился: не ден’гами мыслишь, не вещами, а перспективами. Так не каждый умеет. Опередил старика! Я ж тебя и сам в начал’ники готовил, хотел «Угол’я» выкупит’ да передат’. Очен’ бы нам пригодился росский кабак.
— Чтоб от вас шарахались, а вы при этом шпионили? То не я опередил, то ты запоздал!
Цой Ночка добродушно посмеялся и подлил Гныщевичу клюквенного киселя.
Хитрая у тавров жизнь, сложная, но кисель отменный.
— Ещё одним делом ты мне подсобит’ можешь, — Цой Ночка поправил кувшин, чтобы тот стоял ровно посреди салфетки, — да тебе и самому будет интересно. Граф Набедренных продал недавно одну из верфей кой-какому человеку…
— Третью грузовую, — еле унял смех Гныщевич, — и не кой-какому, а владельцу оскопистского салона.
Вся эта история вызывала у него неистовое веселье. Безудержное, как говорил Хикеракли.
Плеть — Плеть, тоже вот bonne t^ete, умник сыскался! — утверждал, что это потому же, почему веселят карлики и уроды. Потому, мол, что смех — реакция на чужое и непонятное. А как можно не верфь, не в верфи же дело — как можно монополию на человека сменять, Гныщевичу в толк действительно взять не удавалось. Граф вроде репутацией щеголяет интеллектуальной, другого способа не сыскал? Дурной.
И, конечно, ясно — в теории и на бумаге, — что те, кто корабли делает, их просто делает, а тем, кто, что, как и почём на них возит, вроде бы управляет государство, но то — в теории и на бумаге. А на деле Городскому совету по Порту ходить недосуг, они в основном изъявляют желания да дают рекомендации. И потому монополия графа раньше была не только на корабельные палубы, но и на их содержимое. Делалось это именем Петерберга, но на практике-то он нанимал людей, которые нанимали людей, которые опять нанимали людей, которые уже решали, что грузить и сколько стоят их услуги.
А теперь в этом деле вдруг ещё один человек получил право голоса, из чего не может не иметься далеко идущих следствий.
— Знаешь уже? Хорошо. Что будешь делат’?
— Да ничего, — пожал плечами Гныщевич. —
— Так вед’ не в том дело, мал’чик. А подорват’ монополию? Ест’ у тебя на этого человека выходы?
— У меня на графа Набедренных есть выходы.
— С ним дорого, — протянул Цой Ночка. — Ты вед’ знаешь, мы равнинным брат’ям помогаем, отсылаем их туда, где росов нет.
— В Латинскую Америку, je sais.
— Да. Туда одна дорога — на корабле. У нас с люд’ми Набедренных уговоры есть, но бол’но уж дорого берут. А новый человек тут — всегда новая возможност’. Вдруг мы найдём ему что такого предложит’, отчего все в прибыли останутся?
Гныщевич заложил руки за голову и прикинул.
Вокруг нового владельца верфи развернулась нынче та ещё agitation, всяк думал, как бы у него себе кусок урвать. Из промышленников люди, из торговцев — Гныщевич давно уж почитал своим долгом держать с ними немного связь, полезное это дело. И все они, конечно, головы себе переломали.
Как так? Зачем это граф? Что за тонкая такая интрига, собственными руками свою монополию рушить? Может, у графа дела шибко не на лад, раз пришлось на такие жертвы идти? Может, новый человек — его ставленник? Как и по кому это ударит? Али перекрыть какие каналы пытаются?
En somme, не знали они графа.
Оно и понятно: кому в здравом уме придёт в голову, что его сиятельство верфь просто так выкинул, за красивые оскопистские глазки? Ну да это ладно. Чего точно никто не разумел — так это что новый человек, хозяин борделя, и сам никакого понятия не имеет, как дальше-то ему. Он несколько иными услугами промышлять привык.
— Не обольщайся, — постановил наконец Гныщевич. — Этот новый владелец в верфях ни лешего не смыслит. О равнинных брат’ях, — передразнил он, — всё равно договариваться — с управляющими да матросами. А они пока всё те же, две недельки нонешнему хозяину дали на очухаться. Так что тут я, друг мой, не вижу более сочных пастбищ, чем раньше.
— Никак? — расстроился Цой Ночка. Гныщевич вздохнул.
— Я могу пошерстить. Господа промышленники и купцы новичку всеми силами строят dumping… как это по-росски? Демпинг. Не делай такое лицо, умные книги я не на росском читаю! Следовательно, на третью грузовую можно заглянуть, разобраться… когда-нибудь. А вот когда настанет это когда-нибудь, зависит от того, что ты можешь мне предложить.
Партнёры так партнёры, пора и Гныщевичу поднести его чашечку крови.
В дверь постучали — нервно и требовательно. Цой Ночка любые встречи у себя в резиденции обустраивал — следил за сроками, за закусками, за освещением и кто где стоять будет. Видать, художественная жилка какая-то нереализованная. А потому любые вторжения на полуслове были делом экстренным, и все имели об этом прямейшее представление.
А потому Гныщевич немедленно навострил уши.
Через пару минут выяснилось, что это было излишним. В комнату влетел Тырха Ночка — не слишком большой любитель забегов на скорость, сейчас он прямо-таки тараторил.