«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия
Шрифт:
Всякий человек волен быть трезвым столько, сколько ему заблагорассудится, а потому граф Набедренных обошёл мистера Брэда Джексона по дуге, не встретил ни одной стены и начал вполне успешный подъём обратно к За’Бэю.
— Знаете, граф, мне не верилось, что вас и хэра Ройша в самом деле можно встретить вот так, на попойке в общежитии… — догнал его мистер Брэд Джексон. Неприкаянность — тяжкая ноша.
— Насчёт хэра Ройша слишком не обольщайтесь, он человек удивительный. Удивляющий, если быть предельно внимательным в
— Разве о вас нельзя сказать того же?
— Откуда мне знать. Кто из нас способен взглянуть на себя со стороны?
— Тогда знайте, граф: с моей стороны вы выглядите воистину феноменом.
— Мистер Джексон, если вы заинтересованы в протекции или трудоустройстве, так и скажите.
Мистер Брэд Джексон вспыхнул.
— Я путаю, или слово «протекция» в Росской Конфедерации обросло неожиданными коннотациями?
— А вы полагаете оные коннотации неожиданными? Но что может быть тривиальней такого расширения понятия «покровительство»? Скучно, объяснимо, старо.
— Для человека, который всего полгода назад прибыл из Европ, новизна ошеломительна. Вы ведь знаете, европейские нравы куда строже росских.
— Строгость не лишена обаяния, но наши просторы рождают наплевательское отношение к сорным травам. Который уж век Европы пытаются засеять свои семена, а мировоззренческая пропасть всё так же глубока. Видимо, всё дело в том, что пропасть засеять нельзя.
Граф Набедренных вгляделся в пропасть лестничных пролётов и тут же пожалел о своём легкомыслии: непослушное душе тело едва не осело на ступени. Как далека, оказывается, от земли комната За’Бэя.
— И всё же мне тяжело даётся понимание этого, как вы изволили выразиться, наплевательства.
— Мистер Джексон, сколько курсов, касающихся древнеросской истории, вы посещали? Очень рекомендую, прелюбопытнейшая картина открывается, — граф Набедренных предпочёл оставить до лучших времён намерение добраться до нужного этажа. — Возьмём, к примеру, именную традицию Срединной Полосы: все эти Ван и Вана, Врат и Врата, Лен и Лена, Ильян и Льяна. Существуют вполне внятные свидетельства того, что у древних обитателей Срединной Полосы все дети до созревания входили в одну половую категорию, потому и называть их следовало не подчёркивая различий.
— Да, о традиционных росских именах я задумывался, — хмыкнул мистер Брэд Джексон.
— Традиционных среднеросских. Не забывайте о зауральской традиции, сформировавшейся под влиянием Империи. Впрочем, в нашей беседе она не слишком пригодится — так что забывайте, если хотите. Вам известно, что у средних росов до самого объединения под властью Четвёртого Патриархата семейное воспитание было не в чести? Всех детей деревни собирали под одной крышей и отдавали на растерзание особым людям — старым или же бездетным, чьим родом занятий воспитание и являлось. Мысленно соедините эту систему с гипотезами мистера Фрайда о влиянии родительских фигур и получите результат.
— Женщина, таким образом, освобождается от материнских обязанностей, и выходит некое подобие
— В частности, — кивнул граф Набедренных. — Но я вёл вас в другую сторону. Всевозможные половые модели во многом утрачивают свой смысл и уступают место иным ориентирам. На таком фундаменте не выстроить памятник строгим нравам.
— Всё это звучит немного… немного… не знаю, как тут правильно выразиться, — мистер Брэд Джексон был полон ожидаемых сомнений неуча.
— Для европейца, полагаю, всё это звучит выдумкой. Чужое устройство всегда смелее любых выдумок, уж поверьте мне: покойные мои родители как-то брали меня с собой в деловое путешествие по Индокитаю. В сравнении с современным Индокитаем древние росы — ещё чрезвычайно скромная выдумка.
В сравнении с его простуженным голосом смех мистера Бреда Джексона был чрезвычайно чист и звонок.
Граф Набедренных почувствовал в себе силы добраться-таки до комнаты За’Бэя. Там творился подлинный разврат: господин Мальвин расстегнул верхние пуговицы рубашки, хэр Ройш неумело, зато с интересом дымил Забэевой трубкой, а господин Скопцов держал перед своим стаканом речь о борделях.
— …а потому понять сие невозможно. Как, ну как из заведения, продававшего столь провокационные услуги, могло выйти заведение учебное? Это же насмешка!
Стакан господина Скопцова сохранял невозмутимое молчание, и граф Набедренных счёл своим долгом вмешаться:
— Насмешка и есть. Господин основатель Академии был не дурак пошутить. Вы слышали, что под конец жизни он и вовсе возмечтал сделать Академию международным достоянием? У меня в кабинете обнаружилась его переписка с моим прадедом: господин Йыха Йихин пытался заказать прадеду огромный пароход, который стал бы новым пристанищем Академии. И плавал бы в нейтральных водах. Вообразите только.
— Морская болезнь как критерий отбора! — повалился на кровать За’Бэй. — Нечестно, зато символично.
— И конец всем инсинуациям на тему теоретической возможности женского образования, — хэр Ройш одарил улыбкой сам себя, как с ним нередко случалось. — Женщина на корабле — к беде.
Мистер Бред Джексон обеспокоился — не женщинами, а «провокационными услугами»:
— А бордель на пароход господин Йыха Йихин переносить собирался?
— Да что там бордель, — отмахнулся граф Набедренных. — Переписка обрывается на споре о псарне. Без псов господин Йыха Йихин никуда бы не поплыл!
— Граф, скажите прямо, — простонал За’Бэй с кровати, — витражи и колонны он для парохода тоже заказывал?
— Зря вы ёрничаете, — граф Набедренных потянулся за вином, но обнаружил только твиров бальзам. — Верность вкусам — не меньшая добродетель, чем верность убеждениям. А то и б'oльшая.
Твиров бальзам для вкусов графа Набедренных был уж слишком крепок и терпок, но хранить верность вину или даже водке сегодня никак не удавалось. Так и проходит жизнь: потеряешь бдительность всего на миг, а тело уже знай себе предаёт и вкусы, и убеждения. Душе же остаётся лишь готовиться к неминуемым последствиям.