«Пёсий двор», собачий холод. Том I

Альфина и Корнел

После изумрудного гарнитура баронессы Копчевиг, надетого к платью с жемчугом по лифу, Жорж понял, что вопрос непредвзятости батюшкиной оценки закрыт навсегда. Избыточность туалетов какое-то время его развлекала, потом он наслаждался тем, как нервно щерится в ответ на всякую шпильку вальяжный и невозмутимый в Академии Сигизмунд Фрайд, но часа через полтора впечатления себя исчерпали. Графа Набедренных всё не отпускал хозяин дома, и Жоржу оставалось лишь укрывать хэра Ройша от утомительной заботы его неожиданно говорливой матери. Знакомство с этой дамой заставило Жоржа посмотреть на хэра Ройша новыми глазами: тот факт, что он не только разрешает себе некоторое количество глотков вина, но и в принципе изъявляет готовность

хотя бы раз в неделю кружить с ними по городу до полуночи, в свете открывшихся обстоятельств вызывал безоговорочное уважение. Жорж бы от таких проявлений родительской любви давно сбежал драить конюшни Охраны Петерберга — и будь что будет.

— Вы заметили, что мистер Фрайд прибыл без молодого человека, которого привёз в Академию вместе с собой? — хэр Ройш задумчиво склонил голову, будто сам наконец согласился с некими собственными же не озвученными выводами.

— Не искушайте меня, — улыбнулся Жорж. — Вы ведь не можете не понимать, сколь ревнив я ко всем иностранцам с именем, намеревающимся осесть в Петерберге? Если я дам себе волю, буду без сна и отдыха выискивать у них на манжетах пятна, чтобы только доказать их ничтожность в сравнении с легендарной фигурой моего батюшки.

— Вы счастливый человек, господин Солосье: можете похвастаться пребыванием в мире и гармонии со своими идеалами. Редкое преимущество.

Жорж еле удержался от трагического вздоха. Он бы и не прочь вздохнуть перед хэром Ройшем, но вдруг устремившийся к ним Метелин быть свидетелем вздохов никак не заслуживал.

— Хэр Ройш, господин Солосье, — непривычно раскланялся тот, — могу ли я претендовать на минуту вашего внимания?

Хэр Ройш весь подобрался, а потому принять удар следовало Жоржу.

— Как можем мы возразить, Саша! — со слабоумной приторностью прощебетал он.

В прошлый раз Жорж говорил с Метелиным как раз год назад — потом тот впервые исчез из Академии, а вернувшись, был столь оскорблён сближением друга отрочества с иными представителями петербержской знати, что всякую отроческую дружбу как ветром сдуло. Жоржу было, конечно, немного жаль — в конце концов, графа Набедренных не станешь учить стрелять, слишком уж он далёк от реальных проявлений агрессии, пусть и не из законопослушности, просто натура его такова. Но сожаление Жоржа заканчивалось там, где начиналось понимание: у Метелина сильно собственничество и слабо самомнение — его будто унижает, что не знатный по происхождению Жорж (коего он, молодой граф Метелин, облагодетельствовал своей дружбой!) безо всякого затруднения нашёл себе не просто компанию, но компанию другого графа. Графа, который, к слову, происхождения вовсе не замечает и благодетелем себя не полагает — как всякий студент Академии, пребывающий в своём уме.

Но вот что удивительно: былые проблемы Метелина не вызывали у Жоржа ни тени злорадства, однако теперешние успехи почему-то задевали и раздражали. Будто бы было в Метелине, наконец занявшемся подобающими графскому сыну делами, нечто досадное и перечёркивающее беззаботную Жоржеву жизнь.

— Хэр Ройш, я рискну утомить вас надобностями своего завода.

Нечто досадное. Например, проклятущий завод.

— Рискните, — выдавил из себя изрядно удивлённый хэр Ройш.

— Прежде моим поставщиком металла был граф Тепловодищев, но после переоборудования производства стало очевидно, что вести дела со Столицей нерентабельно. Слишком затруднительны переговоры, да и транспортировка — непозволительное расточительство времени. Я намереваюсь в скором времени расширяться, — Метелин всё-таки чуть вздёрнул подбородок, — а потому думаю заключить новый контракт на металл. Ваша семья, как вы понимаете, первая в моём списке претендентов.

Жоржу было так жаль хэра Ройша, что пришлось вновь становиться на путь слабоумной приторности:

— Расширяться? Саша, вы

сейчас уничтожили всю интригу! А ведь наш радушный хозяин, граф Ипчиков, всё расспрашивал графа Набедренных, не на политическую ли карьеру вы нацелились, воспрянув от кутежа? Переоборудование завода позволяет вам выгодно продать сей обременительный актив и кутить уже на государственном посту — особенно если хватит средств обзавестись шахтой или лесопилкой.

— Какая неожиданность, господин Солосье, что вы разбираетесь в связи шахт и лесопилок с государственными постами, — огрызнулся Метелин.

— Батюшка твердил мне с самой колыбели, сколь нелепа эта связь.

Батюшка твердил, что Европы буквально душат Росскую Конфедерацию, а Четвёртый Патриархат только удобней шею подставляет: когда всему государству воздух перекрыт, отдельным-то лицам привольней дышится. Удивительная ведь чепуха: так и так все аристократы — крупные собственники, но во власть лишь тех пускают, кто имеет в собственности ресурсы, а не производства, такой вот дифференцированный имущественный ценз. Потому что Росская Конфедерация — территория обширная, все Европы вместе взятые и четверти её не переплюнут, Европам самая прямая выгода ресурсы тянуть. Если собственников производств усадить законы принимать, они всю экономику, на обеспечение Европ ориентированную, мигом перекроят под свои нужды, внутреннее и внешнее ценообразование пересмотрят.

Жорж всё недоумевал, почему Росская-то Конфедерация Европы кормить согласна, пока учёба в Академии всё по местам не расставила: владение — землёй ли, шахтами-лесопилками ли — форма собственности куда более древняя, чем крупное производство, ещё совсем недавно ведь, если по историческим меркам, одними продуктами ремесла люди перебивались. Вот и выходит, что ресурсная знать доминирует над производственной и интересы свои защищает исправно. А интерес простой — от сделок с Европами конкретному поставщику в карман больше пойдёт.

Всюду-то Европы пролезть умудрились, везде свою волю навязать. Но и это Жоржу учёба в Академии ясным сделала: до войны с Империей росы тремя разными государствами жили, а потом патриархи, правители Столичной Роси, навязали союз Срединной Полосе и Земле Зауральской. Союзников они заманивали своими торговыми связями с Европами, да только потом патриархи сгинули, а Европы остались — и приняли живейшее участие в формировании Четвёртого Патриархата, условия свои в самый фундамент заложив.

И пусть многое Жоржу было по-прежнему понятно лишь в общих чертах, он нередко подлавливал себя на детском, дурашливом ликовании: ничего себе, а картина-то — складывается! Получается протянуть ниточки от сегодняшних обыденных порядков к их затерянным в тумане прошлого первоначалам. Эта доступность первоначал расшатывала обыденные порядки, лишала их незыблемости: сложилось так, а могло и иначе, если б такой-то фактор убрать, а другой, наоборот, усилить. Они с графом Набедренных всё время развлекались фантазиями о том, на что была бы похожа теперешняя жизнь, если бы, например, последние патриархи не переубивали друг друга, а продолжили бы править, если бы Империя продержалась подольше, если бы гордая Великая Столица Земли Зауральской не убедила своих воевод вступить в союз со Столичной Росью и Срединной Полосой. Или любое другое волшебное «если бы», цепочку следствий которого так увлекательно разматывать.

Метелину с его скучными надобностями завода всё равно не тягаться с графом Набедренных, который и полдюжины верфей превращает в повод для размышлений, можно ли заставить людей метать икру!

Жорж победоносно хмыкнул:

— Саша, вы разобьёте сердце высшему обществу. Вам — после вашего просто-таки сказочного превращения из буйного юнца в делового человека — прочат политическую карьеру, а вы останавливаетесь на расширении производства. Какое горькое разочарование!

Метелин, конечно, вскипел.