«Пёсий двор», собачий холод. Том I

Альфина и Корнел

— Я уж думал, вы растворились в ночи, граф! — сбежал с лестницы мистер Брэд Джексон.

Да, мистер Брэд Джексон. К чрезвычайному удовольствию хэра Ройша тоже как-то забрёл в комнату За’Бэя.

— В ночи, подобной сегодняшней, не растворишь даже сахар. Лунно, — запоздало поёжился граф Набедренных, когда тепло общежития уже обратно обступило его со всех сторон.

Мистер Брэд Джексон стоял в трёх шагах растерянный и очень трезвый. Хмель позволяет не заметить стену прямо перед носом, но трезвость выявляет на раз — вероятно, из тяги к противоположностям.

Всякий

человек волен быть трезвым столько, сколько ему заблагорассудится, а потому граф Набедренных обошёл мистера Брэда Джексона по дуге, не встретил ни одной стены и начал вполне успешный подъём обратно к За’Бэю.

— Знаете, граф, мне не верилось, что вас и хэра Ройша в самом деле можно встретить вот так, на попойке в общежитии… — догнал его мистер Брэд Джексон. Неприкаянность — тяжкая ноша.

— Насчёт хэра Ройша слишком не обольщайтесь, он человек удивительный. Удивляющий, если быть предельно внимательным в выборе слов.

— Разве о вас нельзя сказать того же?

— Откуда мне знать. Кто из нас способен взглянуть на себя со стороны?

— Тогда знайте, граф: с моей стороны вы выглядите воистину феноменом.

— Мистер Джексон, если вы заинтересованы в протекции или трудоустройстве, так и скажите.

Мистер Брэд Джексон вспыхнул.

— Я путаю, или слово «протекция» в Росской Конфедерации обросло неожиданными коннотациями?

— А вы полагаете оные коннотации неожиданными? Но что может быть тривиальней такого расширения понятия «покровительство»? Скучно, объяснимо, старо.

— Для человека, который всего полгода назад прибыл из Европ, новизна ошеломительна. Вы ведь знаете, европейские нравы куда строже росских.

— Строгость не лишена обаяния, но наши просторы рождают наплевательское отношение к сорным травам. Который уж век Европы пытаются засеять свои семена, а мировоззренческая пропасть всё так же глубока. Видимо, всё дело в том, что пропасть засеять нельзя.

Граф Набедренных вгляделся в пропасть лестничных пролётов и тут же пожалел о своём легкомыслии: непослушное душе тело едва не осело на ступени. Как далека, оказывается, от земли комната За’Бэя.

— И всё же мне тяжело даётся понимание этого, как вы изволили выразиться, наплевательства.

— Мистер Джексон, сколько курсов, касающихся древнеросской истории, вы посещали? Очень рекомендую, прелюбопытнейшая картина открывается, — граф Набедренных предпочёл оставить до лучших времён намерение добраться до нужного этажа. — Возьмём, к примеру, именную традицию Срединной Полосы: все эти Ван и Вана, Врат и Врата, Лен и Лена, Ильян и Льяна. Существуют вполне внятные свидетельства того, что у древних обитателей Срединной Полосы все дети до созревания входили в одну половую категорию, потому и называть их следовало не подчёркивая различий.

— Да, о традиционных росских именах я задумывался, — хмыкнул мистер Брэд Джексон.

— Традиционных среднеросских. Не забывайте о зауральской традиции, сформировавшейся

под влиянием Империи. Впрочем, в нашей беседе она не слишком пригодится — так что забывайте, если хотите. Вам известно, что у средних росов до самого объединения под властью Четвёртого Патриархата семейное воспитание было не в чести? Всех детей деревни собирали под одной крышей и отдавали на растерзание особым людям — старым или же бездетным, чьим родом занятий воспитание и являлось. Мысленно соедините эту систему с гипотезами мистера Фрайда о влиянии родительских фигур и получите результат.

— Женщина, таким образом, освобождается от материнских обязанностей, и выходит некое подобие равенства.

— В частности, — кивнул граф Набедренных. — Но я вёл вас в другую сторону. Всевозможные половые модели во многом утрачивают свой смысл и уступают место иным ориентирам. На таком фундаменте не выстроить памятник строгим нравам.

— Всё это звучит немного… немного… не знаю, как тут правильно выразиться, — мистер Брэд Джексон был полон ожидаемых сомнений неуча.

— Для европейца, полагаю, всё это звучит выдумкой. Чужое устройство всегда смелее любых выдумок, уж поверьте мне: покойные мои родители как-то брали меня с собой в деловое путешествие по Индокитаю. В сравнении с современным Индокитаем древние росы — ещё чрезвычайно скромная выдумка.

В сравнении с его простуженным голосом смех мистера Бреда Джексона был чрезвычайно чист и звонок.

Граф Набедренных почувствовал в себе силы добраться-таки до комнаты За’Бэя. Там творился подлинный разврат: господин Мальвин расстегнул верхние пуговицы рубашки, хэр Ройш неумело, зато с интересом дымил Забэевой трубкой, а господин Скопцов держал перед своим стаканом речь о борделях.

— …а потому понять сие невозможно. Как, ну как из заведения, продававшего столь провокационные услуги, могло выйти заведение учебное? Это же насмешка!

Стакан господина Скопцова сохранял невозмутимое молчание, и граф Набедренных счёл своим долгом вмешаться:

— Насмешка и есть. Господин основатель Академии был не дурак пошутить. Вы слышали, что под конец жизни он и вовсе возмечтал сделать Академию международным достоянием? У меня в кабинете обнаружилась его переписка с моим прадедом: господин Йыха Йихин пытался заказать прадеду огромный пароход, который стал бы новым пристанищем Академии. И плавал бы в нейтральных водах. Вообразите только.

— Морская болезнь как критерий отбора! — повалился на кровать За’Бэй. — Нечестно, зато символично.

— И конец всем инсинуациям на тему теоретической возможности женского образования, — хэр Ройш одарил улыбкой сам себя, как с ним нередко случалось. — Женщина на корабле — к беде.

Мистер Бред Джексон обеспокоился — не женщинами, а «провокационными услугами»:

— А бордель на пароход господин Йыха Йихин переносить собирался?

— Да что там бордель, — отмахнулся граф Набедренных. — Переписка обрывается на споре о псарне. Без псов господин Йыха Йихин никуда бы не поплыл!