Песнь для Арбонны. Последний свет Солнца
Шрифт:
— Если я промокну, ты будешь виноват.
— Конечно, — ответил его кузен. — Как всегда.
Потом лодка унеслась, подхваченная бурным, сильным течением реки. Несколько секунд спустя, напрягая зрение в полумраке, Лиссет кое-что поняла насчет мастерства: трубадур Журдайн был атлетом, способным, в расцвете молодости, но Валери Талаирский был профессиональным кораном, тренированным и закаленным и очень опытным.
Он без усилий схватил первый венок и повернул лодку в другую сторону раньше, чем жрица подняла факел, и на берегу раздался ответный крик. Второй венок, который ускорил падение Журдайна в воду, был снят почти так же легко, и Валери, в отличие от трубадура, сохранил равновесие и управление лодкой и начал напряженно
— Они думают, что это герцог, — внезапно сказал невысокий Алайн, и Лиссет поняла, что это правда. Слух о том, что эн Бертран собирается пуститься по реке, разнесся по берегам раньше, чем набежали облака и Валери занял его место. Эти вопли и крики люди Тавернеля приберегали для своих любимцев, а трубадур-герцог Талаирский входил в их число почти всю свою жизнь.
Тем временем Валери, приближающийся к третьему плоту, плавно встал в своей подпрыгивающей лодочке — в его исполнении этот опасный трюк выглядел легким, — вытянулся вверх и в сторону и сорвал третий венок с шеста. Потом снова упал в лодку и начал яростно грести поперек реки, сосредоточившись на своей задаче. Люди, следящие с берегов и из окон над рекой, с переполненных кораблей, стоящих на якоре у берега, топали ногами и ревели, выражая бурное одобрение.
Лодке нужно было пересечь реку под слишком острым углом, чтобы попасть к четвертому и последнему плоту, и Валери работал веслом изо всех сил, чтобы его не пронесло течением мимо венка. Журдайн только что прыгнул здесь за венком и упал в воду. Валери Талаирский подгреб к тому краю плота, который был выше по течению, позволил течению развернуть свою маленькую лодочку, потом плавно встал, без видимой поспешности и суеты, поднял вверх весло и провел им вдоль шеста, висящего высоко над плотом и дальше, над рекой. Он зацепил им оливковый венок и снял его, пока его лодка стремительно проносилась под ним.
Так увидела эту сцену Лиссет, но все это происходило далеко от нее, когда быстрые облака закрывали луны, и вокруг толкались и кричали люди, когда сигнальный факел жреца Риан торжествующе взлетел к небу далеко вниз по течению Арбонны. Почему-то она бросила взгляд на корана из Гораута: неосознанная улыбка и почти мальчишеское выражение удовольствия появилось на его лице, и оно внезапно стало совсем другим, менее суровым и значительным.
— Мой кузен тоже стоит шестерых человек — нет, дюжины! — радостно воскликнул Бертран де Талаир, ни на кого в особенности не глядя. Одетые в зеленое кораны Мираваля зашевелились. Лиссет, которая в тот момент чувствовала все очень остро, сомневалась, что эн Бертран сказал это бездумно: почти во всем, что произносили они с герцогом Миравальским в присутствии друг друга, таились словесные кинжалы. Ариана, волосы которой снова были убраны и прикрыты капюшоном, что-то сказала Уртэ, что — Лиссет не расслышала. Ариана шагнула вперед и встала рядом с Бертраном, чтобы лучше видеть, как Валери приближается к концу дистанции.
Натянутые поперек реки веревки являлась последним препятствием. Громадный круглый щит с отверстием висел точно посередине реки, и через отверстие проходила веревка. С какой бы стороны от щита лодка ни проплыла, задачей соревнующегося было подпрыгнуть, ухватиться за веревку, а затем, перехватывая ее руками, пробраться под щитом, или над ним, или вокруг него, — что само по себе было крайне трудным делом, а затем добраться до противоположного берега.
Любой человек, который достигал этого места, должен быть необычайно проворным и сильным. Обычно протянутые через реку веревки их не смущали. Но эта была особенной. Эта была практически непреодолимой. Начать с того, что она была тщательно покрыта предательскими слоями воска. Прямо перед тем, как ее натянули поперек реки, ее щедро смазали чистейшим оливковым
Лиссет, которая уже три года наблюдала за этими соревнованиями на реке во время карнавала летнего солнцестояния, ни разу не видела, чтобы хоть один человек приблизился к щиту; она никогда не видела, чтобы кто-нибудь преодолел этот щит. Но она видела многих неоспоримо грациозных мужчин, которые становились комично беспомощными, пытаясь пролезть через отверстие в щите, или мрачно повисали, словно пришпиленные яркими лучами наблюдающих лун, не в силах двинуться с места, беспомощно болтая ногами над стремительно бегущей водой.
Она знала, что во всем этом есть особый смысл; во время карнавала во всем содержится особый смысл, даже в кажущихся тривиальными или безнравственными поступках. Все превращения и изменения этой священной ночи, выходящей за рамки ритмов и событий года, находят чистейшее воплощение в этих залитых светом факелов и лун образах талантливых мужчин, вдруг сделавшихся неловкими и беспомощными. Они были вынуждены либо смеяться над собственной неловкостью, повиснув на скользкой веревке, либо, если они были слишком чопорными, чтобы принять участие в общем веселье, терпеть насмешки вопящей толпы.
Однако никто не смеялся над Валери Талаирским в эту ночь, и в нем не было ничего, даже отдаленно напоминающего веселье, когда он направил свою крохотную лодочку прямо на щит. Приблизившись к веревке, он снова встал и без колебаний, точным, экономным движением подтянулся на ней и подбросил свое тело в воздух слева от щита. Плотно прижав колени к груди, словно акробат, выступающий на пиру, он позволил инерции перенести себя по дуге. В верхней ее точке он отпустил скользкую веревку и грациозно взлетел в воздух, а потом снова опустился вниз, будто это было самым легким и естественным в мире в эту ночь или в любую другую ночь, по другую сторону от щита.
Несмотря на затаенное предвкушение комичной неудачи, жители Тавернеля и все, кто приехал в город на карнавал, умели распознать превосходство мастера, когда видели его. Раздался взрыв восторженного одобрения при виде такого изящного прыжка. Крики и аплодисменты оглушили всех. Лиссет, стоя на причале у старта, услышала резкий, восторженный, изумленный хохот рядом с собой, обернулась и успела увидеть бородатое лицо гораутского корана, сияющее от удовольствия. Но на этот раз он поймал ее быстрый взгляд; их глаза на секунду встретились, потом он поспешно отвел взгляд, словно смутился, что его увидели таким. Лиссет хотела что-нибудь сказать, но передумала. Она снова повернулась, чтобы посмотреть, как Валери справляется с веревкой.
И поэтому увидела благодаря какому-то трюку, углу зрения, вспышке факела далеко внизу на темной реке, как стрела — с белым оперением, запомнила она, белым, как невинность, как зима в середине лета, как смерть — упала с вершины своей длинной, высокой дуги и поразила корана в плечо, сбросив его, обмякшего и беспомощного, с веревки в реку, а смех в ночи перешел в испуганные вопли.
Блэз тоже это увидел краем глаза. Он даже отметил, чисто рефлекторно, с инстинктом профессионала, два высоких купеческих дома из темного дерева на берегу, откуда могла прилететь стрела, спускаясь под таким углом. И он тоже увидел при свете факелов и при ускользающем свете белой луны, теперь выплывающей из-за облаков, белые перья, замеченные Лиссет. Но здесь была разница. Разница была в том, что он знал, что означают эти белые перья, и мелькнувшая еще раньше, в таверне, мысль полностью сформировалась в его голове и привела его в ужас.