Песнь дружбы
Шрифт:
Внезапно Бабетта перестала смеяться. Она сидела неподвижно, лицо у нее было бледное и испуганное.
— Альвина! — позвала она.
Она досмеялась до того, что ей стало дурно.
— Я здесь, мама!
— Иди сюда!
Да, ей стало нехорошо, она слишком сильно хохотала. И потом вонь от трубки Рыжего! Нет, ей нужно выйти на свежий воздух.
Альвина повела ее к выходу. Но это было не так-то просто: ноги отказывались служить Бабетте, они были словно из резины.
— Плуты вы все, вот вы кто!
Наконец она вышла. Мужчины рассмеялись.
Спустя немного Альвина вернулась и сказала, что мать прилегла, она скоро вернется. Брат
Альвина знаками подозвала Германа и прошептала ему на ухо: мать хочет, чтобы послали за фрау Фогель; кто бы мог сходить за нею? Фрау Фогель была местная повитуха. Но мать не хочет, чтобы кто-либо знал об этом, ей немного неприятно — в день свадьбы!
— Я пойду сам! — ответил Герман.
Никто не заметил, как он ушел.
26
На рассвете фрау Фогель, пыхтя, поднялась на гору и поставила свою потертую кожаную сумку на стол в кухне Бабетты.
— Вот и я, Бабетта! — воскликнула она.
Она просунула голову в каморку Бабетты: каморка была пуста.
— Где же мать? — спросила она, растормошив Альвину, дремавшую на стуле в углу.
— Мать? Ей стало легче. Она говорит, что зря испугалась. Она в прачечной, готовит пойло для свиней.
В это время вошла Бабетта. Она тяжело ступала, лицо ее исказилось от боли.
— Я все же думаю, что мне придется лечь.
— Я тоже так думаю, Бабетта, — сказала Фогель, — достаточно на тебя взглянуть!
Она велела Альвине нагреть котел и приготовить большую плоскую лохань. И пусть еще раз хорошенько вычистит ведро, в котором носят воду. Отдав распоряжения, она закрыла за собою дверь каморки Бабетты.
— Свари кофе, Альвина! — крикнула Бабетта.
Альвина принялась молоть кофе. Она прямо с ног валилась от страшной усталости. Поспать бы сейчас хоть часок! Она направилась в прачечную, чтобы согреть котел. Здесь, к своему изумлению, она увидела Карла. Он сидел на ящике, на нем все еще был черный свадебный сюртук и белый галстук. Под котлом был разведен огонь, плоская лоханка стояла наготове, рядом с нею сверкало ярко начищенное ведро. Мать успела все приготовить сама. Карл сказал, что будет следить за огнем. Альвина вернулась в кухню и тотчас же крепко уснула, сидя на стуле.
Карл, молчаливый, торжественно неподвижный, сидел на ящике, положив грубые руки на колени, прислушиваясь к треску огня. Время от времени он подбрасывал буковое полено. Он был совершенно трезв — он почти ничего не пил — и нисколько не хотел спать, только его лицо казалось немного утомленным. Он испытывал чувство торжественного благоговения перед могучими и таинственными силами жизни, темными и непонятными ему, — силами, которые не мог разгадать ни один человек. Ему хотелось молиться. Святой отец небесный! Что же еще может в конце концов сказать человек? Он был в чьей-то власти, во власти грозной силы, перед которой человек был беспомощен, — великой и суровой, но не лишенной милосердия. Эта сила управляет небом и землей. Герман привез его в Борн, здесь он познакомился с Бабеттой, а теперь должно родиться дитя — и все свершилось по воле этой грозной силы. Не чудо ли все это? Карл был потрясен, губы его дрожали. Ему, собственно, следовало бы пасть на колени и поблагодарить за все
В котле забурлило, вода начинала кипеть. Во дворе чирикнула птица — птицы на каштанах подняли кутерьму. Потом он услышал, как кто-то качает воду у колодца, как ругается и фыркает Антон. Герман смеялся, они говорили о чем-то во дворе, но он не разобрал о чем. Начинался день. Герман вывел лошадей из хлева, потом опять стало тихо, только птицы громко щебетали.
Вдруг он услышал крики, страшные, нечеловеческие крики. Он встал и прислонился к стене: его трясло. Он хотел бы умереть, он охотно умер бы, только бы с Бабеттой ничего не случилось.
Альвина ворвалась в прачечную. Она горько плакала. Эта старая ведьма дала ей оплеуху за то, что она уснула. Ей нужна плоская лоханка, а Карл должен принести горячей воды.
Через некоторое время Альвина пришла снова: Бабетта подарила жизнь мальчику. Но к ней не пускают.
Молчаливый и торжественно неподвижный сидел Карл на ящике. Он сидел целый час не шевелясь, растроганный, полный благодарности. Потом он снова услыхал голоса во дворе. Герман говорил Рыжему торжественным тоном:
— Новый человек родился в Борне, Рыжий!
— Хвала Иисусу Христу! — отозвался Рыжий. Он был единственный католик среди них.
Лишь в полдень Герману было разрешено навестить Бабетту. Она лежала в постели в белоснежной сорочке, держа в руках молитвенник с золотым обрезом и серебряный крест. Она молилась, шевеля бесцветными губами, и была смертельно бледна. Слишком много ей пришлось пережить за последнее время: приготовления к свадьбе, самая свадьба и, наконец, роды. Ребенок родился в первую брачную ночь! Сначала ей было немного стыдно: что скажут люди? Но она была так счастлива, что в конце концов ей стало совершенно безразлично, что они скажут. Люди? Какое ей дело до людей? Да разве они дадут кусок хлеба тому, кто терпит нужду?
Герман попросил Бабетту, чтобы она себя поберегла. За несколько дней ничего не случится. Он сам присмотрит за скотиной, и потом ведь Альвина здесь. Через три дня Бабетта уже снова бродила по двору. Герман стал упрекать ее, но она его высмеяла.
— Я ведь не какая-нибудь неженка! — заявила она.
Карлу в это время пришлось немало потрудиться в прачечной. Он стирал изо дня в день, работая с каким-то благоговейным рвением. В кухне пахло мылом и пеленками, развешанными для просушки. Карл был как-то странно молчалив и задумчив. Он был, как видно, окончательно потрясен выпавшим на его долю счастьем. Бабетта часто передавала ему ребенка, и он должен был держать его на коленях. Он сидел терпеливо и неподвижно, стараясь не раздавить своими огромными, грубыми руками кричащий комочек из мяса и костей. Порой он ощупывал покрытую пухом головку ребенка и, когда никто не мог заметить, осторожно касался кончиками пальцев его глаз… Потом опять продолжал сидеть, охваченный торжественным молчанием.
Однажды вечером в сарае он окликнул Германа.
— Это ты, Герман? — спросил он.
— Да, я.
У Карла большая просьба к Герману, но это секрет. Люди обманывают его, все его обманывают, как только речь заходит о глазах, — даже Бабетта. Даже на Бабетту он не может положиться в этом отношении. Но Герману он доверяет. Он ведь скажет правду, если Карл задаст ему вопрос? Честное слово? Да? Карл сжал руку Германа своей жесткой рукой.
— Честное слово, Герман? Ты можешь поклясться всем, что тебе свято?