Песнь ледяной сирены
Шрифт:
Эскилль мог бы поспорить насчет бесконтрольности своего дара. Пять лет он учился усмирять свой огонь, словно дикого зверя, и добился в этом немалых успехов. Отец не мог этого не признавать. Однако он только что ясно дал понять Нильсу, а годами раньше – и Эскиллю: ему не нужны ответы, если он не задавал вопрос.
– Поэтому, если на вашем пути встретится исчадие льда, твоя задача прикрывать моему сыну спину, восхищенно наблюдать за тем, как он управляется с огнем, прикусить язык, если что-то пойдет не так и Пламя вырвется из-под его контроля… а по возвращению в крепость всем, кто будет интересоваться, говорить, что патруль прошел нормально. Гладко.
Нильс, кажется, язык проглотил. На его лице боролись друг с другом неловкость (как-никак, тот, о ком они говорили, находился по правую сторону от него), удивление, желание задать вопрос – что же не так было с огнем Эскилля… и понимание, что делать этого не стоит.
Капитан сделал приглашающий жест рукой, тонкие губы изогнулись в усмешке.
– И вот здесь, страж, твой выход. Интонация, помнишь?
Дернувшись, словно от пощечины, Нильс выпалил:
– Конечно, господин капитан! Никаких слухов, господин капитан!
Во время спуска по лестнице следопыт молчал и только исподволь бросал на напарника осторожные взгляды. Эскилль размышлял: есть хоть малейший шанс, что отец пытался уберечь его от неприятных слухов, или единственная цель этого разговора – защита репутации капитана Огненной стражи?
За минувший год Нильс успел всякого насмотреться. Он был знаком с подобными Эскиллю, но никогда не видел огня такой силы, как тот, что призывал его друг.
Как-то им пришлось заночевать в лесу – увлекшись охотой, слишком далеко ушли от крепости. Эскиллю приснился кошмар. Ничего нового: горящий дом и женский крик, разрывающий сердце надвое. Как оказалось, Пламя могло пробудиться, даже когда его обладатель спал. Так и случилось. Зачарованная кожа перчаток вспыхнула – распаленный кошмаром дар Эскилля преодолел черту, за которой защитные чары становились бессильны. Его кожа полыхала. Он сжег броню до того, как проснулся. Палатку сжег, уже находясь на грани между явью и сном.
Нильс молча принес Эскиллю снег, чтобы он смыл с тела следы пепла. Так же молча вынул из сумки запасную одежду. В памятный для обоих разговор капитан предупредил, что она может пригодиться Эскиллю (и за время службы пригодилась не раз). Когда они вернулись в крепость, и их общий приятель Арнульф Бакке спросил, как прошел патруль, Нильс ответил: «Нормально».
– И что же происходит в казармах по вечерам? – ровным голосом поинтересовался Эскилль.
Нильс замялся – то ли переживал по поводу возникшей между ними на мгновение неловкости, то ли внезапно вспомнил, что перед ним сын капитана Огненной стражи. Смущенно пробормотал что-то насчет вылазок в женское крыло и полуночные разговоры – наверняка шепотом – в коридорах. Особо отчаянные (или влюбленные, или и то и другое одновременно) и вовсе выбирались за пределы крепости, чтобы прогуляться под луной.
Эскилль покачал головой. И все это под носом у караульных…
Усмешка на его губах замерзла, будто заколдованная самим Хозяином Зимы. Вновь настигло понимание: он упускает то, что заменить ничем не сможет. Ни сотней убитых исчадий, ни унаследованным от отца званием капитана. Но толку думать об этом? В сожалениях о том, что могло бы быть, но не случится, смысла нет.
– Так, малыш-феникс, не знаю, как ты, а я замерз, – бросил Нильс спустя несколько часов патруля.
Как и все огненные стражи (за редким исключением), следопыт ходил в патруль в теплом плаще с меховым подбоем, в перчатках
Чтобы устроить привал, им пришлось вернуться в живой сосновый лес, что обрамлял лес мертвый и тянулся на целые мили сплошной зелено-игольчатой стеной.
Разожженный без огнива костер весело трещал, будто разговаривая с патрульными на языке леса. Не успел Нильс толком согреться, как тишину за пределами поляны разорвал посторонний звук. Эскилль вскочил, сжал ладонью рукоять клинка. Сорванная с руки перчатка отлетела в сторону.
– Слышал?
Нильс даже не успел кивнуть. Из ниоткуда прямо на поляну с разожженным огнем вышли трое. Покрытые инеем – или из инея сотканные – волосы, мутные белесые глаза без зрачков, вместо носа – две темные щелки.
Хладные. Самые опасные исчадия льда.
Эскилль услышал за спиной тихий хруст снега, обернулся. Они с Нильсом оказались в ловушке – Хладные окружали их плотным кольцом. Эскилль ошеломленно смотрел на исчадий льда. Как они сумели подкрасться так близко? Однако времени на раздумья не оставалось – кольцо вокруг них сжималось все тесней.
По рукояти меча Эскилля до его острия пробежали языки пламени. Нильс сдернул с пояса флакон с кровью саламандры – маленьких юрких ящерок, которых Огненная стража отлавливала в Фениксовом море. Щедро плеснул на вынутый из ножен меч, зажигая зачарованную сталь, и заорал:
– Давай!
Они бросились врассыпную. Нильс напал на Хладных по правую руку от себя, Эскилль – по левую. Меч следопыта описал широкую дугу, оставляя в стылом воздухе след из пламени. Голова в ореоле инеевых волос полетела с плеч. Второго уничтожил Эскилль – горящая сталь сожгла заледеневшие внутренности монстра.
Стоящий впереди Хладный дохнул ему в лицо струей ледяного воздуха. Эскилль успел увернуться, но левое плечо обожгло болью. Кожа в том месте покрылась тонкой корочкой льда. Совсем скоро он перестанет чувствовать руку от предплечья до кончиков пальцев. Призывать огонь, чтобы это исправить – значит, испортить сложную в изготовлении броню.
Эскилль рассвирепел и с удвоенной энергией бросился на тварь холода. Взял его за шею пока еще подвижной левой рукой, заставил ладонь загореться. Хладный издал утробный вой. Из нос-щелочек вырвалась струйка пара.
Краем глаза Эскилль заметил какое-то движение. В повороте с силой опустил меч вниз. Кисть Хладного со смертоносными когтями полетела на землю. Следующий удар пришелся в живот. Исчадие льда упал навзничь, чтобы больше уже не подняться.
Раздался болезненный вскрик. Один из Хладных ранил Нильса острыми когтями, из зажатой ладонью руки на белый снег капала кровь. Эскилль знал, какого это, нарваться на коготь Хладного: вспышка холода и следующая за нею невыносимая боль. Голубоватый шрам от памятного столкновения с Хладным, вонзившим в его грудь все четыре когтя, до сих пор красовался на его коже.
Эскилль уже практически не чувствовал левую руку. Она безвольно свисала вниз, не реагируя на попытки пошевелить пальцами или кистью. Оставалась лишь одна рабочая рука… и трое опаснейших противников.
Ну ничего. И не из такой передряги выбирались.
Он готовился совершить свой «коронный номер», как называл его Нильс… но опоздал. Вздрогнул, когда лоб Хладного, надвигающегося на него с угрожающе нацеленными в глаза когтями, прошил стальной наконечник. Просто вышел из черепа, навсегда закрыв белесые глаза. Рана была черной, обугленной по краям.