Песнь жизни
Шрифт:
Таррэн удивленно отступил, когда на безупречно ровном спиле, сделанным им более двухсот лет назад, неожиданно появился крохотный зеленый росток. Поначалу маленький, неуверенный, но с каждой секундой он набирал силу и быстро вытягивался в сторону своего вернувшегося хозяина. Затем он потолстел, покрылся прочной корой, удлинился до размеров эльфийского клинка, на короткое мгновение замер. А потом вдруг разом распустился ярким зеленым цветом многочисленных листьев – свежих, чистых, будто солнцем умытых. Победно горящих изумрудными ребрышками и гордо красующихся под восхищенными взглядами Темных.
– Он тебя принял, –
Таррэн бережно коснулся своей новой ветви и благодарно прикрыл глаза, всем существом чувствуя, что его действительно приняли, простили, обласкали, как блудного, но любимого сына. Признали, наконец. И это принесло в его душу долгожданный покой, которого, как оказалось, там так не хватало.
– Можно, я тоже попробую? – шепотом спросил Тир, выжидательно глядя на отца и деда.
Тирриниэль с улыбкой кивнул и с нескрываемой гордостью осмотрел вторую ветвь, немедленно отросшую на Ясене у основания той, что была заново дарована его сыну. У Тира оказалась более тонкая основа, чем у блаженно жмурящегося отца, но Владыка хорошо знал, что с каждым прожитым годом она будет становиться сильнее и толще. До тех пор, пока мальчик, в конце концов, не достигнет своего пика. Не станет совершеннолетним дважды. Но и потом она будет украшать Древо Жизни его Рода, красноречиво демонстрируя, что Дом Л'аэртэ снова жив, снова могуч и что у него все же есть надежда на будущее.
Мелисса подошла к брату совсем неслышно и собралась уже попросить у него нож, но крови не потребовалось: едва ее пальчики коснулись шершавой коры, а губы беззвучно назвали чье-то имя, роскошная крона Ясеня снова заволновалась. Причем, если в первый раз это было пугающим, то сейчас все с нетерпением замерли, откуда-то зная, что случится нечто необычное, непредвиденное. То, чего еще никогда раньше не было.
И Ясень не обманул их ожиданий: под дружный вздох рядом с веткой Тира появился еще один скромный росток, такой же тонкий и трепетный. Вытянулся струной, неловко задрожал, прильнул доверчиво к отцовской ветви. А затем вся остальная крона, странно зашелестев, вдруг… раскрылась крупными, яркими, поразительной красоты цветами. Такими же белыми, как ее длинное платье. И такими же нежными, как ее чистая душа.
– Боже… – судорожно вздохнул Линнувиэль.
– Она наша, – вскинул странно блестящие глаза Тирриниэль. – Первая за девять эпох… НАША!!
Мелисса смущенно потупилась и торопливо юркнула за надежную спину отца. После чего совсем порозовела, стрельнула глазами по сторонам, но ощутила ласковое прикосновение к щеке и порывисто прижалась к Элиару. Наконец, окончательно успокоилась, просияла и доверчиво заглянула в его горящие обожанием глаза.
– Ты не против?
– Нет, конечно, – с улыбкой шепнул Светлый эльф, осторожно касаясь губами ее макушки. – Если тебе нравится быть в Роду, значит, и я не возражаю.
Она благодарно сжала его руку и лукаво покосилась на Белку.
– Мама, твоя очередь. Осталась только ты!
Таррэн и Тирриниэль дружно обернулись, Тир гордо выпрямился, точно зная, что ее тоже примут. Перворожденные нетерпеливо покосились, не смея нарушить воцарившееся молчание, в котором творились такие странные, но волнующие вещи. Элиар вообще перестал что-либо замечать – близость Мелиссы сделал его не только счастливым,
Торк, а ведь дерево-то разумное! Чем-то похожее на родовые перстни эльфов – полное магии, силы, обладающее какой-то странное волей. Опасное, конечно же. Не для нее конкретно, а вообще. И делиться с ним самым ценным, что есть, может оказаться не самой разумной идеей. Белка слишком хорошо знала силу магии крови и именно сейчас, в этот самый миг, неожиданно поняла, что должна довериться чему-то непонятному. Должна доказать, что действительно достойна Таррэна, достойна называться его парой, достойна быть матерью его детей. Его опорой и надеждой. Его стаей. Его жизнью и вторым сердцем. И доказать это не только Ясеню, столпившимся позади Темным, их Владыке, но и… как ни парадоксально, себе самой.
– Если не хочешь, не делай, – немедленно понял ее сомнения Таррэн, но Белка прикусила губу и медленно покачала головой. Она и так слишком долго сомневалась. Сравнивала себя с истинными Перворожденными. Раздумывала и размышляла, старательно гоня от себя подленькую мысль, что если бы не руны, если бы не ее проклятая магия…
– Я люблю тебя, мой бельчонок, – тихо шепнул сзади эльф, нежно касаясь губами ее затылка. – Ты принадлежишь мне так же, как я принадлежу тебе. Всегда. До самой смерти. Для меня не существует никого в целом мире. Только ты, Белка. Только ты одна, маленькая моя Гончая. Забудь о рунах, забудь о магии, забудь о том, кем ты была. Помни лишь то, что я люблю тебя, и что у нас есть наши чудные малыши, которые тоже тебя обожают. Они прекрасно знают, что только ты – настоящая. Моя пара. С рунами или без. И что я отдал тебе свою душу задолго до того, как подарил родовой перстень. Ты – моя. Никогда не забывай об этом. Всегда только моя.
Белка ненадолго прижалась щекой, жадно впитывая его удивительную нежность. Затем отстранилась, ласково провела пальцами по гладкой щеке мужа. Тепло улыбнулась и быстро шагнула вперед, на ходу доставая из складок платья прятавшийся там клинок, потому что неожиданно приняла решение. Хорошее или плохое… правильное или нет, но приняла. И не собиралась отступать, потому что просто не умела этого делать. Пусть будет так, как начертано. Пусть случится то, чему суждено случиться. Потому что, если верить в то, что я никогда еще не ошибалась… наверное, ТАК станет честно по отношению к НЕМУ.
Капли ее крови легким узором легли поверх зеленой листвы. Трепетно коснулись шершавой коры, медленно скользнули вдоль ветви Таррэна, отчего-то окрашивая ее в рыжеватый оттенок. Затем по деревянному трону пробежала новая дрожь. Вокруг бывшего среза, оставленного им более двух веков назад, необычно взбугрилась кора, а затем оттуда стремительно выскользнул тонкий, гибкий, как лоза, удивительно изящный росток. Который мгновенно оплел основной ствол, обвился вокруг него, как руки любимой женщины. С нежностью обогнул веточки Тира и Милле, обнял и их, после чего распустился нежно салатовыми лепестками и, наконец, счастливо застыл, невесомо покачивая всеми своими изящными кончиками.