Песни аутсайдера

Емелин Всеволод

О Пушкине

(из цикла «Смерти героев»)

 

Застрелил его пидор В снегу возле Чёрной речки, А был он вообще-то ниггер, Охочий до белых женщин. И многих он их оттрахал, А лучше бы, на мой взгляд, Бродил наподобье жирафа На родном своём озере Чад. Играл бы в Гарлеме блюзы, Но поэтом стал, афрорусский. За это по всему Союзу Ему понаставили бюсты Из гипса, бронзы и жести На книжках, значках, плакатах. Он всех нас за эти лет двести Не хуже, чем баб, затрахал. Но средь нас не нашлося смелых, Кроме того пидараса, Что вступился за честь женщин белых И величие арийской расы.

Баллада о белых колготках

(из цикла «Смерти героев»)

 

В Чечне, в отдалённом районе, Где стычкам не видно конца, Служили в одном батальоне Два друга, два храбрых бойца. Один был седой, лысоватый, Видавший и небо, и ад. Его уважали ребята, Он был в батальоне комбат. Другой — лет на двадцать моложе, Красив был, как юный Амур, Любимцем солдат был он тоже, Певун, озорник, балагур. Однажды пошли на заданье Весной, когда горы в цвету, Отряд получил приказанье — Соседнюю взять высоту. Вот пуля врага пролетела, Послышался стон среди скал, И рухнуло мёртвое тело, То младший товарищ упал. Десантники взяли высотку, Чечены на юг отошли, И снайпершу в белых колготках Бойцы на КП привели. Была она стройной блондинкой, На спину спускалась коса, Блестели, как звонкие льдинки, Её голубые глаза. Комбат посмотрел и заплакал, И нам он в слезах рассказал: «Когда-то студентом филфака Я в Юрмале всё отдыхал. Ах, годы мои молодые, Как много воды утекло. И девушка с именем Вия Ночами

стучалась в стекло. Был счастия месяц короткий, Как сладко о нём вспоминать. В таких же вот белых колготках Валил я её на кровать. Неловким, влюблённым студентом Я был с ней застенчив и тих. Она с прибалтийским акцентом Стонала в объятьях моих. Ты думала — я не узнаю? Ты помнишь, что я обещал? Так здравствуй, моя дорогая, И сразу, наверно, прощай! Тебя ожидает могила Вдали от родимой земли. Смотри же, что ты натворила!» И мёртвого ей принесли. Латышка взглянула украдкой На свежепредставленный труп, И дрогнула тонкая складка Её ярко-крашенных губ. Она словно мел побелела, Осунулась даже с лица. «Ты сам заварил это дело, Так правду узнай до конца. Свершилася наша разлука, Истёк установленный срок, И, как полагается, в муках На свет появился сынок. Его я любила, растила, Не есть приходилось, не спать. Потом он уехал в Россию И бросил родимую мать. Рассталась с единственным сыном, Осталась в душе пустота, И мстила я русским мужчинам, Стреляя им в низ живота. И вот, среди множества прочих, А их уже более ста, И ты, ненаглядный сыночек, Застрелен мной в низ живота». В слезах батальон её слушал, Такой был кошмарный момент, И резал солдатские уши Гнусавый латвийский акцент. Но не было слёз у комбата, Лишь мускул ходил на скуле. Махнул он рукой, и ребята Распяли её на столе. С плеча свой «Калашников» скинул, Склонился над низким столом И нежные бёдра раздвинул Он ей воронёным стволом. «За русских парней получай-ка, За сына, который был мой...» И девушка вскрикнула чайкой Над светлой балтийской волной. И стон оборвался короткий; И в комнате стало темно. Расплылось на белых колготках Кровавого цвета пятно. А дальше, рукою солдата, Не сдавшись злодейке судьбе, Нажал он на спуск автомата И выстрелил в сердце себе. Лишь эхо откликнулось тупо Среди седоглавых вершин. Лежат в камуфляже два трупа И в белых колготках один. И в братской, солдатской могиле На горной, холодной заре Мы их поутру схоронили В российской, кавказской земле. Торжественно, сосредоточась, Без лишних, бессмысленных слов, Отдали последнюю почесть Из вскинутых в небо стволов. Мне ваших сочувствий не надо, Я лучше пойду и напьюсь. Зачем вы порушили, гады, Единый Советский Союз?

Смерть Ваххабита

(из цикла «Смерти героев»)

 

Как святой Шариат Правоверным велит, Уходил на Джихад Молодой ваххабит. В небе клекот орла, Дальний грома раскат, Уходил Абдулла На святой Газават. От тоски еле жив, Оставлял он гарем И садился в свой джип, Зарядив АКМ. Обещал: — Я вернусь, Как придёт Рамадан, Вы для пленных урус Приготовьте зиндан. Занимался рассвет, И старик-аксакал Ему долго вослед Всё папахой махал. Где у сумрачных скал Бурный Терек кипит, Там в засаду попал Молодой Ваххабит. Налетели гурьбой, С трёх сторон обложив, Вспыхнул яростный бой, Поцарапали джип, Самого Абдуллу, Отобравши ключи, Привязали к стволу Молодой алычи. Начинали допрос, Приступил к нему поп. Он иконы принёс, Поклоняться им чтоб. «Ваххабит удалой, Бедна сакля твоя, Поселковым главой Мы назначим тебя. Будешь жить, как султан, Новый выдадим джип, Ко святым образам Ты хоть раз приложись». Благодать в образах Отрицал янычар, Лишь Акбар да Аллах Он в ответ прорычал. Хитрый, словно шакал, Подходил политрук, Стакан водки давал Пить из собственных рук. Говорил замполит: «Мы скостим тебе срок, Будешь вольный джигит, Пригуби хоть глоток». Но в ответ басурман Всё — «Аллах да Акбар!» И с размаху в стакан Полный водки плевал. Не фильтрует базар, Что с ним делать? Хоть плачь. Но сказал комиссар: «Ты достал нас, басмач». И под небом ночным, Соблюдая черёд, Надругался над ним Весь спецназовский взвод. Как прошло это дело Знает только луна, Волосатого тела Всем досталось сполна. В позе локте-коленной, — Так уж создал Господь, — Любит русский военный Моджахедскую плоть. А как по блиндажам Разошлась солдатня, Труп остывший лежал В свете робкого дня. В первых солнца лучах Лишь сержант-некрофил Его, громко крича, Ещё долго любил... Слух идёт по горам — Умер юный шахид За священный ислам И за веру убит. Но убитым в бою Вечной гибели нет, Среди гурий в раю Он вкушает шербет. Как он бился с урус Не забудут вовек. По нём плачет Эльбрус, По нём плачет Казбек. Плачут горькие ивы, Наклонившись к земле, А проходят талибы — Салют Абдулле! В небе плачет навзрыд Караван птичьих стай, А в гареме лежит Вся в слезах Гюльчатай. И защитников прав Плач стоит над Москвой, Тихо плачет в рукав Константин Боровой. Плачьте, братцы, дружней, Плачьте в десять ручьёв, Плачь Бабицкий Андрей, Плачь Сергей Ковалёв. Нет, не зря, околев, Он лежит на росе, Ведь за это РФ Исключат из ПАСЕ.

Лето олигарха

— Еврей в России больше чем еврей, — И сразу став, как будто, выше ростом, Он так сказал и вышел из дверей; Вдали маячил призрак Холокоста. Но на раввина поднялся раввин, Разодралась священная завеса. Он бросил взгляд вниз по теченью спин И хлопнул дверцей мерседеса. Вослед ему неслося слово «Вор», Шуршал священный свиток Торы, И дело шил швейцарский прокурор, И наезжали кредиторы. В Кремле бесчинствовал полковник КГБ, Тобой посаженный на троне, Но закрутил он вентиль на трубе И гласность с демократией хоронит. Застыла нефть густа, как криминал, В глухом урочище Сибири, И тихо гаснет НТВ-канал, Сказавший правду в скорбном мире. Всё перепуталось: Рублёво, Гибралтар, Чечня, Женева, Дума, Ассамблея, На телебашне знаковый пожар... Россия, лето, два еврея.

Баллада о большой любви

 

В центре Москвы историческом Ветер рыдает навзрыд. Вуз непрестижный, технический Там в переулке стоит. Рядом стоит общежитие, В окнах негаснущий свет. И его местные жители Обходят за километр. Вобщем, на горе Америке И познакомились там Соня Гольдфинкель из Жмеринки И иорданец Хасан. Преодолевши различия Наций, религий, полов, Вспыхнула, как электричество, Сразу меж ними любовь. Сын бедуинского племени Был благороден и мил, Ей на динары последние Джинсы в «Берёзке» купил. Каждой ненастною полночью, Словно Шекспира герой, Он к своей девушке в форточку Лез водосточной трубой. Утром дремали на лекциях, Белого снега бледней. Нет такой сильной эрекции У пьющих русских парней. Крик не заглушишь подушкою, Губы и ногти в крови. Всё общежитие слушало Музыку ихней любви. Фрикции, эякуляции Раз по семнадцать подряд. Вдруг среди ночи ворвался к ним В комнату оперотряд. Если кто не жил при Брежневе, Тот никогда не поймёт Время проклятое прежнее, Полное горя, невзгод. Как описать их страдания, Как разбирали, глумясь, На комсомольском собрании Их аморальную связь. Шли выступления, прения, Всё, как положено встарь. Подали их к отчислению, Джинсы унёс секретарь. Вышел Хасан, как оплёванный, Горем разлуки убит, Но он за кайф свой поломанный Ох, как ещё отомстит. И когда армия Красная Двинулась в Афганистан, «Стингером», пулей, фугасами Там её встретил Хасан. Русских валил он немерено В первой чеченской войне, Чтобы к возлюбленной в Жмеринку Въехать на белом коне. Сколько он глаз перевыколол, Сколько отрезал голов, Чтоб сделать яркой и выпуклой Эту большую любовь. В поисках Сони по жизни Перевернул он весь мир, Бил он неверных в Алжире, В Косово, в штате Кашмир. Так и метался по свету бы, А результатов-то — хрен. Дело ему посоветовал Сам Усама бен Ладен. В царстве безбожья и хаоса, Где торжествует разврат, Два призматических фаллоса В низкое небо стоят. Там её злобные брокеры Спрятали, слово в тюрьму, Но в эти сакли высокие Хода нема никому. Так и зачахнет красавица, Если влюблённый джигит С тёмною силой не справится, Её не освободит. Ёкнуло сердце Хасаново, Хитрый придумал он план И в путь отправился заново, Взяв с собой только Коран. Ну, а в далёкой Америке Тужит лет десять уже Соня на грани

истерики На сто втором этаже. Пусть уже больше ста тысяч Её доход годовой. Пальчиком в клавиши тычет, Грудь её полна тоской. Счастье её, на востоке ты, Степи, берёзы, простор... Здесь только жадные брокеры Пялят глаза в монитор. Горькая жизнь, невесёлая. Близится старость и мрак. Знай запивай Кока-Колой, Осточертевший Биг-Мак. Вдруг задрожало всё здание, Кинулись к окнам, а там — Нос самолёта оскаленный, А за штурвалом — Хасан. Каждый, готовый на подвиги, Может поспорить с судьбой. Вот он влетает на «Боинге» В офис своей дорогой. «Здравствуй, любимая!» — В ухо ей Крикнул он, выбив стекло. Оба термитника рухнули, Эхо весь свет потрясло. Встречу последнюю вымолив, Мир бессердечный кляня, За руки взялись любимые, Бросились в море огня. Как вас схоронят, любимые? Нету от тел ни куска. Только в цепочки незримы Сплавились их ДНК. Мы же помянем, как водится, Сгинувших в этот кошмар. Господу Богу помолимся, И да Аллаху Акбар!

Песня об 11 сентября

Есть в Нью-Йорке два офисных центра, Что стоят на обрыве крутом, Высотой по 400 метров, Из них видно далеко кругом. Но ужасное дело случилось — В каждый билдинг влетел самолет. Они вспыхнули, как две лучины. Шел 2001-й год. Захлебнулись они керосином, Заметался в дыму персонал. Программист из далекой России У компьютера пост не бросал. Приближалось багровое пламя, Менеджмент, обезумев, ревел. Он в Малаховку старенькой маме Посылал этот текст на e-mail. Не убит я в сражении пулей, Не тону я средь бурных морей, Как пчела в загоревшемся улье, Жду я смерти в ячейке своей. Я имел здесь хорошие виды, Я PR и маркетинг учил. Отчего ж злой пилот Аль-Каиды Нас с тобой навсегда разлучил? Я умел зарабатывать баксы, Я бы мог даже выйти в мидл-класс. Из-за спорной мечети Аль-Акса Замочили в сортире всех нас. Через месяц мне б дали грин-карту. Сразу в гору пошли бы дела. Сколько сил, сколько нервов насмарку, Ах, зачем ты меня родила? Не готовясь, не сосредоточась, Даже рук вымыть некогда мне, Ухожу я в неведомый офис, Где не спросит никто резюме. Вспоминай своего ты сыночка, Дорогая, далекая мать... Не успел тут поставить он точку, Начал вдруг небоскреб проседать. Словно лифт, опустившийся в шахту, Как в бездонный колодец ведро, Небоскреб весь сложился и ахнул, Сохранилась лишь зона зеро. В тучах гари и в облаке пыли Только огненный дрогнул язык. А народ ликовал во всем мире, Что Америке вышел кирдык!

Песенка об 11-м сентября

Рейсом «Пан Американа» Взмах рукою из окна Там за морем-океаном Есть блаженная страна. Словно два хрустальных гроба, Вертикально, на попа, Там стоят два небоскрёба, А вокруг шумит толпа. Как в водоворот сортира, Как на лампочку из тьмы, Со всего большого мира К ним стекаются умы. Там достойная работа, Там возможности расти, Продавай «Дженерал Моторс», Покупайте «Ай Ти Ти». И стоять бы башням вечно, Да подумали враги: Не Аллаху это свечки, А шайтану кочерги. Рейсом «Пан Американа», Курсом прямо на закат Два отважных мусульмана Отправлялись на джихад. Прозевала их охрана. Как орлы, поднявшись ввысь, Вдруг достали ятаганы И к пилотам ворвались. И два Боинга воткнули, Отомстив неверным псам, Как серебряные пули, Прямо в сердце близнецам. Всё дымило, всё кровило, Как в компьютерной игре. Это было, было, было, Это было в сентябре. Кверху задранные лица, Весь Манхеттен запыля, Две огромных единицы Превратились в два нуля. Звон стекла и скрежет стали, Вой сирен, пожарных крик... Мусульмане ликовали, Что Америке кирдык. Горы гнутого железа, Джорджа Буша злой прищур. Я-то вроде не обрезан, Отчего ж я не грущу? У меня друзья евреи, Мне известен вкус мацы. Почему ж я не жалею Эти башни-мертвецы? Может, лучше бы стояли, Свет во тьме, где нет ни зги, И, как в трубы, в них стекали Наши лучшие мозги. Там теперь круги развалин, Вздохи ветра, тишь да гладь. А нам с этими мозгами Значит дальше куковать.

Рождественский романс

(из цикла«Времена года», Зима)

 

Ах, для чего два раза Вы родились По разным стилям, Господи Иисус? За две недели до того допились, Что сперма стала горькою на вкус. А тут ещё ударили морозы Под 25, да с ветром пополам, И сколько брата нашего замёрзло По лавочкам, обочинам, дворам. Холодные и твёрдые, как камень, Под пение рождественских каляд Они в обнимку не с особняками, А с гаражами рядышком стоят. И из какой-то подзаборной щели В подсвеченной, «Бабаевской» Москве Зачем Петру работы Церетели Я пальцем погрозил: «Ужо тебе!» С тех пор, куда бы я, Емелин бедный, Своих бы лыж в ночи не навострил, За мной повсюду навигатор медный Под парусом с тяжёлым плеском плыл. Словно певец печальный над столицей, Плыл командор, Колумб Замоскворечья. Пожатье тяжело его десницы, Не избежать серьёзного увечья. И в маленькой загадочной квартире, Где не сумел достать нас император, Все праздники мы прятались и пили, Метелью окружённые, как ватой. И ангелы нам пели в вышних хором, Приоткрывая тайну бытия, И хором с ними пел Филипп Киркоров, Хрипели почерневшие друзья. Сводило ноги, пол-лица немело, В ушах стоял противный гулкий звон, И нервы, словно черви, грызли тело, Закопанное в жирный чернозём. Мне друг пытался влить в рот граммов двести, Хлестал по морде, спрашивал: «Живой?» Но мнилось мне — то выговор еврейский, Пришёл меня поздравить Боровой. Да что упоминать расстройство речи, Расстройство стула, памяти и сна, Но глох мотор, отказывала печень, И всё казалось, вот пришла Она, Безмолвная, фригидная зазноба, Последняя и верная жена. С похмелья бабу хочется особо, Но отчего же именно Она? Она не знала, что такое жалость. Смотрел я на неё, как изо рва. Она в зрачках-колодцах отражалась Звездой семиконечной Рождества. Играть в любовь — играть (по Фрейду) в ящик, Её объятья холодны, как лёд, Её язык раздвоенный, дрожащий При поцелуе сердце достаёт. Ах, кабы стиль один грегорианский Иль юлианский, всё равно кого, Тогда бы точно я не склеил ласты На светлое Христово Рождество.

Недежурный по апрелю

(из цикла «Времена года», Весна)

 

Горькая пена Стынет на губах. Капельница в вену, Моё дело швах. Вышла медсестрёнка, На дворе апрель. Подо мной клеёнка, Я мочусь в постель. Травка зеленеет, Солнышко блестит. Медсестра, скорее Камфару и спирт. Стало моё рыло Травки зеленей. Эх, не надо было Пить пятнадцать дней. Клейкие листочки Тополей и лип. Отказали почки, Я серьёзно влип. Сохнет, стекленеет Кожи чешуя. Вобщем, по апрелю Не дежурный я. Видно, склею ласты, Съеду на погост. Что-то не задался Мне Великий пост. Здесь я, как бесполый, Без всего лежу. Пришёл, типа, голый, Голый ухожу. Ждут меня в кладовке, Там где пищеблок, Рваные кроссовки Фирмы «Риибок», Куртка со штанами, Мелочь в них звенит. Всё меж пацанами Честно поделить. Всем, со мною жравшим, Дайте по рублю, Передайте Маше — Я её люблю. Обо мне когда-то Вспомнит кто-нибудь? Где дефибриллятор, Два контакта в грудь? Свесившись над краем, Никто не орёт: — Мы его теряем, Ёбанные в рот! Всем, сыгравшим в ящик, Путь за облака, Где отец любящий Ждёт верного сынка. Бухнусь на колени, Я пришёл домой. Ну, здравствуй, в пыльном шлеме Зеленоглазый мой. С высоты земля-то Кажется со вшу, Я с него, ребята, За нас всех спрошу.

Слова песни из к/ф «Осень на Заречной улице»

Уж не придёт весна, я знаю. Навеки осень надо мной. И даже улица родная Совсем мне стала не родной. Среди моих пятиэтажек, Где я прожил недолгий век, Стоят мудилы в камуфляже И сторожат какой-то Bank. Как поздней осенью поганки Мелькают шляпками в траве, Повырастали эти банки По затаившейся Москве. Сбылися планы есел-Авива. Мы пережили тяжкий шок. И где была палатка «Пиво», Там вырос магазин «Night Shop». И пусть теснятся на витрине Различных водок до фига, Мне водка в этом магазине В любое время дорога. Смотрю в блестящие витрины На этикетки, ярлычки. Сильнее, чем от атропина, Мои расширены зрачки. Глаза б мои на вас ослепли, Обида скулы мне свела, Зато стучат в соседней церкви, Как по башке, в колокола. И я спрошу тебя, Спаситель, Распятый в храме на стене: «По ком вы в колокол звоните? Звоните в колокол по мне!» По мне невеста не заплачет, Пора кончать эту фигню. Не знаю — так или иначе, Но скоро адрес я сменю. Зарежут пьяные подростки, Иммунодефицит заест, И здесь на этом перекрёстке Задавит белый мерседес. На окровавленном асфальте Размажусь я, красив и юн, Но вы меня не отпевайте, Не тычьте свечки на канун. Без сожаленья, без усилья, Не взяв за это ни рубля, Меня своей епитрахилью Накроет мать сыра земля. Кончаю так — идите в жопу, Владейте улицей моей, Пооткрывайте здесь найт-шопов, Секс-шопов, банков и церквей.