Песни черного дрозда (сборник)
Шрифт:
Его нерешительность заметили. Дядя Алёха присел рядом и зашептал, заговорщически оглядываясь по сторонам:
— Посажу вас супротив этого самого красавца, и погонят его наши ребята на вас, товарищ начальник. Редкое удовольствие получится. Ежели оленью голову с такими рогами хорошо выделать да преподнести какому ни на есть большому человеку, просияет и вовек не забудет. На украшение квартиры или там залы каковой…
А что, это мысль! Льстивый дядя Алёха угодил, как говорится, в самое яблочко. Капустин неуверенно улыбнулся. Да, отличная мысль! Если действительно
— А ежели что, — тихонько произнёс Бережной, — составим документ, что был тот олень с перебитой ногой, потому мы его и прикончили.
— Журавля в небе делим, — засмеялся Капустин, окончательно повеселев. Вот и выход из положения.
— Какого журавля? — не понял Бережной.
— Олень-то ещё бегает, не стрелян — не взят, а ты уже своим его считаешь, рога на стенке видишь.
— Дак он, можно сказать, в кармане, рогач-то. Ребята караулят его, ни в жисть не упустят.
— Пошли, что ли, шептуны, — сказал снабженец. — Руки чешутся.
— Сейчас потешитесь, айдате за мной! — Дядя Алёха вскочил.
Шли гуськом в зыбкой темноте, спотыкались на каменистой тропе, вполголоса чертыхались и уже через полчаса стали спрашивать, скоро ли…
— Скоро, скоро, — не оборачиваясь, отвечал дядя Алёха, а про себя думал, что таким охотничкам надо пригонять дичь прямо к дому, чтобы они с парадного крылечка, не подымая зада от мягкого креслица…
Небольшую передышку Бережной сделал только перед самой поляной, метров за семьсот от стада. Начало тихо светать.
— Вот так, — скомандовал он. — Три потайки сделаем, там, там и там. — Он показал на смутно синеющий склон. — Сам вас разведу и усажу, а дальше по обстоятельствам. Кому повезёт, кому нет — не взыщите. Оленей погоним чуток вниз, они пойдут не круто, наискосок уходить будут, понятно? Не зевайте.
— Бить только рогача. — Капустин слегка повысил голос. — Ланок запрещено, молодняк тоже. На этот счёт закон строгий…
Охотники переглянулись. Их лица смутно белели в предрассветье. Напоминание в одно ухо влетело, в другое вылетело. На войне как на войне.
— Обождите здесь, — сказал дядя Алёха Капустину и повёл двух гостей вправо, где над густым орешником темнели головки огромных камней. С них поляна просматривалась более чем наполовину. Она была пуста. Сизая от росы трава делала её в этот час похожей на застывшее сонное озеро.
Остальных он увёл на взгорье слева от поляны. Там навстречу им из леса тихо вышел второй лесник. В брезентовом плаще с островерхим капюшоном он выглядел хмурым лесным бродягой.
— На месте? — спросил дядя Алёха.
— Куда же им деваться? Спят. Скоро выйдут на луг, вот только развиднеется.
Вернувшись к Капустину, «Сто тринадцать медведей» хорошенько огляделся и, наметив впереди плоское возвышение, удовлетворённо кивнул:
— Вон туда…
Капустин забрался на камень, подтянул за собой винтовку.
— Ветки закрывают, — пробормотал он.
— А мы их проредим. —
— Сам где будешь?
— Туточки, рядом с вами, только внизу. Вдвоём не проглядим.
И все стихло вокруг поляны. Небо синело, наливалось светом. Капустин поднял бинокль и тотчас увидел стадо. Белесые тени отделились от густой стены кустарника, на тёмном фоне листвы более отчётливо рисовались безрогие ланки и подростки. Рогач стоял сзади, возвышаясь над стадом. Да, кажется, лесник не преувеличивал. Экземплярчик поистине редкостный.
Сердце у Капустина забилось часто-часто, он раза три глубоко вздохнул, чтобы унять его, и придвинул винтовку под руку. Отсюда до оленей метров пятьсот. Если они побегут на него, можно подпустить метров на сто — полтораста, и тогда… Мгновенный страх похолодил ему ноги: стрелять по оленю — преступление. Но он отогнал угрызения совести. В самом деле, чего бояться? Разве он не вправе? И вообще рассуждать и думать нужно было, когда приглашал на «королевскую охоту», как выразился в первом разговоре с друзьями. Теперь ничего уже не изменишь.
6
Давно в заповедном лесу не собиралось столько вооружённых людей!
На рассвете около поляны все стихло. И тогда на подходе к поляне послышались осторожные шаги одинокого человека, который всю дорогу ловил впереди себя шорохи движения, глухие голоса, звяканье металла — и вдруг у самой поляны потерял ориентир. Сколько ни вслушивался, все напрасно. Насторожённая предрассветная тишина. Петро Маркович остановился, но тут же догадался, что браконьеры пришли на место и затаились. Где их сыскать, чтобы вовремя схватить за руку?
Он свернул с тропы, поднялся на противоположный склон и оттуда стал наблюдать. Вот колыхнулась ветка, белесая изнанка листа указала, что под кустом кто-то есть. Вон ещё взбугрилось что-то тёмное на плоском камне. Кажется, спина лежащего человека.
Семёнов заторопился. К дьяволу осторожность! Все эти сложные ходы с разведкой, с ожиданием Котенко, учителя и других верховых показались ему лишними. Сейчас нужно только одно — предотвратить убийство, иначе будет поздно. Убитых зверей не вернёшь, значит, нужно до выстрелов действовать решительно и скоро. Улики? А разве присутствие вооружённых людей в заповеднике — недостаточная улика?!
Петро Маркович торопливо спустился с высотки и, клацнув затвором, уже не таясь, пошёл туда, где колыхались потревоженные ветки. Он не сделал и сотни шагов, как до слуха его донеслись звуки, которые ни с чем не спутаешь: чиркнул металл о камень, звякнуло стремя, послышался скрежет кованого копыта. Едут долгожданные.
Лесник изменил направление и вышел на тропу. Архыз рвался, он чуял чужих.
— Здесь они? — тихо спросил зоолог, сползая с седла.
— Все в потайках сидят. Скорей надо. Видишь большие камни? Там кто-то лежит. Иди прямо до камня, а я возьму правей, там у них тоже засидка. Может, овчара спустишь? Только живей, не ровен час…