Песня для тумана
Шрифт:
Мэб повернула голову. В её волосах зажглось целое созвездие, но цверг знал, что это не брильянты, а капли чистейшей росы. Белоснежная паутинка кружевом оплетала её грудь и плечи, струилась вниз свободным потоком, постепенно темнея, так что шлейф платья был уже совершенно чёрным.
— Ты прекрасна, моя королева, — глухо сказал Бард. Как говорил каждый Бельтайн.
— А ты — жалкий льстец, — невозмутимо ответила Мэб и равнодушно бросила на землю цветок.
— Да, моя королева, — почтительно склонил голову Ульв.
— И низкий предатель. — Она
— Да, моя королева.
Воцарилось молчание, во время которого Мэб продолжала игнорировать собеседника, он же пожирал её голодным взглядом.
— Сама не понимаю, зачем каждый раз к тебе прихожу, — сказала она, наконец.
— Ты приходишь не ко мне, — в голосе Барда отчётливо слышалась боль, настолько сильная, что слова давались ему с трудом, — а к бреши.
— Брешь всегда рядом с тобой, — Мэб слегка поморщилась и отломила ветку ясеня, принялась обмахиваться ею, будто отгоняя от себя неприятный запах.
— Где тонко, там и рвётся, — приглушённо произнёс Ульв и порывисто дёрнулся вперёд, стараясь захватить движение воздуха, поднятое веткой в руке королевы. — Сегодня особенно. Я… чувствую твой запах. Твоё тепло.
Мэб усмехнулась, сорвала одуванчик и накрыла ладонью, оставив в ней поспевшие семена. Раскрыла руку и подула. Белые пушинки легко пролетели сквозь прозрачную, но непреодолимую для обоих собеседников, стену. Ульв повернулся боком, позволяя семенам, только что покоившимся на ладони Мэб, приведённым в движение её дыханием, коснуться его щеки. Когда это произошло, Бард накрыл пушинки рукой и закрыл глаза. Грудь его вздымалась часто и неровно, щёки покрыл лихорадочный румянец. Впрочем, такой же лихорадочный блеск таился и под сенью ресниц королевы, до срока утаённый от стороннего наблюдателя.
Она подошла к самой черте, где заканчивалась трава и начинался каменистый берег чёрного озерца, и подняла руку. Так, будто опиралась ладонью на стену. Ульв тоже сделал шаг вперёд, прижался к преграде щекой, отрывисто произнёс:
— Я… умер бы… за то, чтоб снова… прикоснуться к тебе.
Мэб в первый раз взглянула ему в глаза. И прошептала ласково, настолько ласково, что это звучало, как насмешка:
— Границу убери, дурак.
Ульв долго молчал, словно купаясь в сиянии её глаз. Рука его, вопреки воле хозяина, стала медленно подниматься, стремясь к открытой ладони королевы.
— Люблю… тебя, — прозвучало так, будто слова вырвались у цверга прямо из груди, разорвав её на части.
И тут Сигрид не выдержала. Она уже несколько минут наблюдала за разговором, хоть и не понимала ни слова кельтской речи. А, впрочем, чего там понимать? Сияющая волшебной красотой королева туманов (левушка при виде её даже зубами скрипнула: да уж! Ни с кем не перепутаешь!) явно издевается, а на Ульва смотреть жалко. Чуть на ногах держится. При последних словах Мэб лицо у него такое сделалось, будто она мужу Сигрид нож в
— Не отдам! — завопила дочь ярла так яростно, что Альвгейр мог бы гордиться её боевым кличем. И бросилась между Ульвом и Мэб, обхватила мужа за пояс, отпихнула в сторону, благо он и не сопротивлялся. То ли от неожиданности, то ли колдовство, которым Мэб его к себе тянет, на Сигрид не действует.
Угольно-чёрная бровь королевы издевательски изогнулась. Следующую фразу она произнесла на понятном Сигрид языке:
— Кошечку решил завести? Стареешь уже?
— Я — его жена, — огрызнулась дочь ярла и твёрдо встретила взгляд повелительницы фей. — И я его тебе не отдам!
Ульв дёрнулся и слабо застонал. Сигрид обняла его, прикрывая собой, хорошо, что худой да невысокий, уткнулась лбом в грудь и прошептала:
— Всё будет хорошо, слышишь?
Королева Мэб хмыкнула и поиграла пальцами в воздухе. Вышивка на рубашке Ульва тут же ощетинилась золотыми копьями-нитями, каждая из которых тянулась к Сигрид.
— Вот как, — произнесла волшебница, и Ульв опустил голову, ссутулил плечи, в одночасье будто состарился и высох. — Что ж, цверг, у тебя хорошая жена. Самоотверженная. Прощай. Мне больше незачем к тебе приходить.
Сигрид не поверила ушам. Она ожидала чего угодно: грома и молний, сгущающегося и душащего её тумана, страшных всадников с синими глазами, но никак не того, что Мэб развернётся и исчезнет. Вместе с белым маревом.
Они стояли так ещё некоторое время. Ульв молчал и не шевелился, девушка ласково гладила его по плечам и шептала утешения:
— Всё прошло! Она не вернётся! А если вернётся, я ей, знаешь, как? Ульв? Ты меня слышишь?
— Сигрид, — сказал вдруг Ульв, и в его голосе было что-то, чего раньше она в нём никогда не слышала. Сигрид подумалось, что это нежность.
— Что? — она прижалась к твёрдой груди ещё теснее, рассеянно отметив, что не слышит стука сердца.
— Если бы я не поклялся Вар защищать тебя, я бы сейчас тебя убил, — Ульв Стейнсон отстранил девушку от себя. — Уходи, — жёстко сказал он, глядя куда-то сквозь неё.
— Но… — начала Сигрид испуганно и непонимающе. Лицо мужа страшно исказилось, и он произнёс ещё одно слово на чужом, шелестящем языке. Ноги сами уносили прочь, глаза застилало слезами, а по пятам летел волчий вой, полный смертной тоски.
Ульв упал на колени, будто ему подрубили сухожилия, прижался лбом к выступу скалы. Порыв ветра ударил его в висок, но даже не пошевелил волос. Тёмные пряди застыли, будто высеченные из обсидиана, а бледная кожа стала медленно прорастать прихотливыми малахитовыми прожилками, всё сильнее наливаясь зеленью.
Где-то далеко одна за другой лопались струны трёхрядной серебряной арфы.
Часть 2