Песня для зебры
Шрифт:
Я помотал головой.
— Не играет он, — пробормотала за меня Ханна.
— Говоришь, эта судьбоносная встреча состоялась на прошлой неделе? Так?
Я кивнул: да, так.
— А ты знаешь, где был Мвангаза всю прошлую неделю? Каждый божий день, без единого исключения, с утра до вечера? Проверь его квитанции за использование поля для гольфа. Он отдыхал в Марбелле, на юге Испании, играл в гольф, перед тем как вернуться в Конго, чтобы продолжить свою героическую борьбу за мир. А ты знаешь, где я был всю прошлую неделю, каждый долбаный день до вчерашнего вечера?
Все время, пока Батист говорил, его часы, с браслетом в восемнадцать карат и фазами луны на циферблате, как будто подмигивали мне. И чем дальше, тем настырнее и наглее.
— Тебя подвезти куда-нибудь? Или такси заказать? — спросил он Ханну на суахили.
— Спасибо, мы сами, — отказалась она.
— А в сумке у твоего кобеля есть что-нибудь для меня? Клеветническая писанина? Кокаин?
— Нет.
— Когда он тебе надоест, свистни.
Я вышел следом за Ханной через кафе на улицу. Напротив входа во втором ряду был припаркован новенький черный лимузин, за рулем сидел шофер. Чернокожая девушка в платье с глубоким вырезом и белой меховой накидке испуганно глядела из заднего окна машины, словно опасалась за свою жизнь.
Глава 17
Ханна не относится к плаксам. Глядя, как она в час ночи сидит на краю кровати в своей монашеской ночной рубашке и, спрятав лицо в ладонях, заливается горючими слезами, я не находил себе места — никогда в жизни у меня ни за кого так не болела душа.
— Нет нам спасения, Сальво, — всхлипывая, уверяла она меня, когда я лаской и уговорами более-менее привел ее в чувство. — А ведь какая чудесная мечта была у нас! Мир. Единство. Прогресс. Но мы — конголезцы. Всякий раз, как у нас появляется мечта, мы мечемся по замкнутому кругу. И завтра никогда не наступает.
Сделав все, что было в моих силах, чтобы хоть как-то ее утешить, я принялся сооружать омлет, подсушивать тосты и заваривать чай, а сам без умолку болтал о том, как у меня прошел день. Теперь уже я твердо решил не усугублять ее горе и потому тщательно избегал упоминаний о некоторых телефонных звонках, а также о некоем секретном документе под названием “Я обвиняю!”, спрятанном позади платяного шкафа. Всего через двенадцать часов она отправится в Богнор. Лучше подождать до ее возвращения — к тому времени я успею осуществить свой план и все окончательно разрешится. Но когда я предложил лечь спать, Ханна рассеянно покачала головой и сказала, что ей нужно еще раз послушать песенку.
— Песенку Хаджа. Которую он пел после пыток.
— Прямо сейчас?
— Да.
Готовый на все, лишь бы угодить ей, я вытащил кассету из тайника.
— А визитная карточка, которую он тебе дал?
Я принес ей и карточку. Ханна внимательно ее изучила, даже улыбнулась, раглядывая изображения животных. Потом перевернула и, нахмурившись, осмотрела оборотную сторону. Наконец надела наушники,
— Ты уважал своего отца, Сальво? — спросила Ханна, дважды прослушав пленку.
— Разумеется. Очень уважал. Как и ты своего, я полагаю.
— Вот и Хадж такой же. Он почитает своего отца, как всякий конголезец. Почитает его и слушается во всем. Разве может он прийти к отцу и заявить: “Отец, твой давний друг и политический союзник Мвангаза — лжец!” — без каких-либо весомых доказательств? Ведь если его пытали со знанием дела, следов на теле не осталось.
— Ханна, дорогая, прошу тебя… Ты ужасно устала, у тебя был трудный день. Ложись, надо выспаться.
Я положил руку ей на плечо, но она мягко отвела ее.
— Сальво, это ведь он для тебя пел.
Я признался, что и у меня сложилось такое впечатление.
— Что же, по-твоему, он пытался тебе сказать?
— Что он выжил, а мы все можем катиться к чертовой матери.
— Но зачем он дал тебе свой электронный адрес? Да еще смотри, каким неровным почерком. Значит, писал после пытки, а не до. Почему?
В ответ я неуклюже пошутил:
— Небось заманить в свой ночной клуб рассчитывал.
— Хадж просит тебя связаться с ним, Сальво. Ему нужна твоя помощь. Он говорит: помоги мне, пришли свои записи, пришли свидетельства того, что они со мной творили. Ему нужны доказательства. Он хочет, чтобы ты их ему предоставил.
Что это было — слабость или лукавство? Я ведь считал Хаджа плейбоем, а не рыцарем в сияющих доспехах. Французский прагматизм и сладкая жизнь сильно испортили его. Три миллиона долларов к вечеру понедельника служили тому наглядным подтверждением. Стоило ли разбивать иллюзии Ханны? Или лучше заключить с ней уговор, который, как я был убежден, мне все равно не придется выполнять?
— Ты права, — сказал я. — Ему нужны доказательства. Мы пошлем ему записи. Иначе нельзя.
— Но как? — недоверчиво спросила она.
Проще простого, заверил я ее. Нужно лишь обратиться к кому-то, у кого есть соответствующее оборудование, — к звукооператору или в музыкальный магазин. Они запишут с кассет аудиофайлы, а мы отправим их Хаджу. И дело в шляпе.
— Нет, Сальво, не в шляпе! — нахмурилась Ханна. Она явно пыталась дать задний ход: точь-в-точь как я за минуту до этого.
— Это почему же?
— Потому что мы говорим о серьезном преступлении. Ведь Хадж — гражданин Конго, а у тебя на руках британские секретные материалы. А ты в душе британец. Так что лучше не надо.
Я взял календарь. До запланированного переворота под общим руководством Макси остается одиннадцать дней, заметил я, встав на колени рядом с нею. А значит, время терпит, не так ли?
Наверное, с сомнением в голосе отозвалась Ханна. Но чем раньше мы предупредим Хаджа, тем лучше.
Ну, еще день-другой мы можем потерпеть, изворачивался я. И добавил, что даже если выждать еще неделю, вреда не будет, про себя вспоминая, с какой тягучей неторопливостью мистер Андерсон вершит свои чудеса.