Песня горна

Денис оглядел класс и тоскливо вздохнул. Лица одноклассников выражали сочувствие, смешанное с опасением (сейчас его посадят, а меня вызовут) и даже радостью (не я у доски). Подсказывать никто не пытался по двум причинам: первая – Франц Ильич при своём возрасте сохранил слух крота; вторая – буквально позавчера вечером предсовета отряда Д. Третьяков с пеной на губах громил подсказки и кричал, что с ними никаких знаний ни у кого не будет. Кто же виноват, что вчера вечером допоздна засиделись, монтируя коммутатор для внутренней связи, и перед сном Денис легкомысленно решил: тема из повторения за прошлый год, он её помнит. И помнил. Просто кто ж знал, что в русском языке таятся ещё и сложносочинённые предложения? Про сложноподчинённые Денис – да – помнил. А про эти…

Денис снова вздохнул. Подумал, что для двадцати семи человек класс всё-таки тесен и что учить девчонок вместе с мальчишками всё же неправильно,

этим надо будет заняться… Ещё подумал, что в классе кроме него только четверо в пионерской форме, а ещё у восьмерых из-под новеньких, по имперским образцам (хотя и не из древопластика, а просто из дерева) сделанных парт торчат босые ноги. Ещё подумал, что на улице душно, но всё равно надо открыть окно.

Короче, много о чём подумал, только не о сложнопод… сложносочинённых предложениях. Вздохнул в третий раз и начал снова:

– Сложносочинённое предложение – это такое предложение… – после чего заглох. Олег показал сбоку от парты листок с надписями. Денис сердито отвернулся.

– Какое? – с интересом спросил Франц Ильич. – Я жду с нетерпением.

Денис покосился на него ещё более сердито, чем на Олега. Франц Ильич знал и преподавал русский язык и литературу великолепно. Но если на уроках литературы оставалось только сидеть с открытым ртом, а излагаемая смесь фактов, дат, приключений, поисков, великолепных строк, открытий, схваток, странствий и озарений как бы сама впитывалась в память – то на русском царили свирепый диктат и зубрёжка. Такого Денис не помнил даже по петроградской школе. Класс не выбирался из троек, получивший четвёрку сиял, как начищенная медная табличка над школьным парадным. На пятёрку, по мнению Франца Ильича, язык знал только он сам.

Но сейчас Денису грозила не тройка, а полновесный – как тут говорили – «гусь». Ссылок на общественную деятельность – на это иногда поддавались другие учителя – Франц Ильич не принимал, парируя их, в общем-то, здравыми соображениями, что люди безграмотные любой общественной деятельности нанесут только вред. В самом начале года (не так уж давно) Петька Минаев, получив третьего «гуся», ударился в амбицию и стал доказывать, что все эти правила никому не нужны. За день до этого Петька прочёл книгу из библиотеки, которая поразила его своей простотой и логичностью – там излагалась теория, что неграмотное написание слов вовсе не препятствует усвоению и чтению, а значит, в принципе, всё равно, писать «телескоп» или «тилископ». Франц Ильич покивал и на следующий день… поставил всему классу прогул. За дело. Перед этим вечером он зашёл к Минаевым и передал для Петьки записку, в которой просил его с утра проводить класс на «выходной» урок к «Оптике». Естественно, Петька, знать не знавший о существовании в посёлке маленького магазинчика «Оптика», прочитал записку «лётом», как он сам признался, по вычитанной методике, после чего отвёл одноклассников туда, куда показалось логичным – к центральной АПТЕКЕ. Там они и ждали учителя ровно час… На возмущённые вопли Франц Ильич с чисто немецким хладнокровием пояснил, что в записке ясно, чётко, коротко и чёрным по белому написано, куда надо было идти. Остальное вина не его, а новаторов… Крыть было нечем.

Практически разгромив юного оппонента, учитель вырвал из программы ещё один урок и прочёл ребятам лекцию о том, что усложнение языка – процесс неизбежный в русле общего человеческого развития. Упрощение же свидетельствует о том, что в обществе – моральный регресс. И что русским языком нужно гордиться хотя бы уже потому, что он действительно сложен и именно поэтому красив. Привёл он и пример того, как «Лига Инклингов» в Англо-Саксонской Империи старательно и настойчиво обогащает достаточно бедный английский язык – новыми словами и даже новыми звуками, причём при полной поддержке лично Императора… Денис вообще-то был согласен с учителем, из истории он хорошо знал, что одной из бед прежней цивилизации было оскудение устной речи и связанное с этим элементарное отупение масс, дураками или проплаченными подонками выдававшееся за «неизбежный процесс в ходе усиливающейся специализации».

Но что такое «сложносочинённое предложение» – всё-таки не вспоминалось.

– Сложносочинённое предложение, – как будто отвечая на мысли томящегося возле доски ученика, начал Франц Ильич, – это такое предложение, в котором простые предложения могут быть равноправными по смыслу и связываются сочинительными союзами. Например: «Третьяков не приготовил домашнее задание, и учитель вынужден был отвечать сам», – любезно привёл пример Шёнк. – Садитесь, Третьяков… Поскольку формулировку дал всё-таки я, попрошу присутствующих в тетрадях – не открывая учебников – придумать и записать по три сложносочинённых предложения. – Он подошёл к окну и открыл его. – После чего мы продолжим работу.

Денис угрюмо выставил в дневнике двойку и передал его Шёнку, который расписался и вернул дневник владельцу. Денис его тут же закрыл и заставил себя открыть тетрадь. Из окна полился тёплый, влажный, но всё-таки ветерок, послышался шум. Кое-кто клюнул в сторону окна и свободы носом, но Олег кашлянул, и отвлекаться перестали все…

…Новая школа оказалась заполненной до предела, как банка консервов – балтийской килькой. Неизвестно, что

так повлияло на отношение к учёбе у взрослых – верней всего, до большинства дошло, что в мире, который собираются строить имперцы, грамотным быть не просто престижно, это необходимо. В новую школу перебрались даже несколько учеников из городской школы. Правда, очень немного, городская школа оставалась оплотом «Энергии» и как бы бастионом учебной оппозиции. Но казавшееся здоровенным здание бывшего клуба как бы съёжилось, и стало ясно, что летом придётся делать пристройки. Полянцев уже получил на это деньги из столицы, и вообще финансирование пошло довольно щедрое – да вдобавок ещё сработали временные боны, запущенные в обиход Валерией Вадимовной. Люди, дабы не прогореть на них, старались как можно больше успеть купить и построить до конца года; многие на эти боны открывали свои мелкие дела, как Чакин, и из-за этого неожиданно резко подешевели продукты, а качество их выросло. Франц Ильич тут же – конечно, за «официальные» деньги – назаказывал кучу всякого разного даже из Империи, да и пионерскому отряду перепали определённые суммы. Удалось найти и учителей, а математик Русанов, тёзка Дениса, Денис Михайлович, приехал из Империи. Он был не «витязь», а просто провинциальный секретарь по министерству образования, который после выбора профессии и стажировки в Минске сам попросился сюда. Зато настоящим «витязем» оказался новый государственный контролёр, заменивший на этом посту убитого Есипова, – Виктор Данилович Макарычев. Кстати, именно он привёз известие о том, что чета Безгиных благополучно повешена в Верном… Он же как-то, за столом у Третьяковых, показал пачку листов. Это оказались странные заявления: по инициативе представителя «ЗаготМясо» Лобанова, «шефа» Олега, люди стали вступать в созданный Тимофеем Ильичом кооператив «Дружба», в котором господствовало то, что отец Дениса задумчиво назвал «экономика дарения». Вошедшие в него люди оказывали друг другу услуги, как бы обмениваясь ими. Присутствовавший при том разговоре Балаганов, последнее время подчёркнуто державшийся проимперски и даже своего семилетнего сына отдавший в новую школу (смотреть на всё это было смешно и немного противно, но газета его начала так или иначе делать полезное дело), заметил, что если два нищих сложатся, то богаче они не станут. Но вскоре выяснилось, что затея Лобанова стала приносить реальную пользу – «экономика дарения» позволяла как-то незаметно сделать много дел, на которые человек в одиночку просто не был способен. Нищие заставляли отступать нищету, и Балаганов разразился передовицей «Дарите людям души!». Денис тогда поинтересовался, не собирается ли отец наконец арестовать этого угря. Отец заметил, что это вообще не его функция, а Макарычев, которому Денис задал тот же вопрос при новой встрече, ответил: незачем, да и не за что, пусть работает. Денис не согласился, но промолчал.

Что беспокоило Дениса – так это нулевой рост пионерского отряда. Много народу приходило на сборы, почти все – записались в разные кружки и секции, которые тоже довольно щедро финансировались, и уже смешно было вспоминать карманные деньги Третьякова-младшего. Немало народу охотно работало в мастерских – сапожной, швейной, токарной, небольшом консервном цехе. Но записываться в пионеры никто не спешил. Хотя внимание – неослабное и пристальное – Денис ощущал каждую секунду. Казалось, ребят и девчонок что-то удерживает. Что – Денис понять откровенно не мог и временами злился, а то и приходил в отчаянье: ну что ж такое?! Местные ребята-пионеры тоже ничего не могли объяснить, и Денис вынужден был довольствоваться тем, что уже вступившие в отряд стали совершенно неиссякаемыми источниками энтузиазма. Честное слово, они были похожи на разбуженных после долгого неестественного сна!.. А уж вернувшийся с лечения Генка вообще изменился неузнаваемо – в лучшую сторону, конечно. Он был похож на имперского мальчишку, и Денис временами гадал, что уж такое ему там устроил Санька, что показал? Или ничего такого особенного, просто кусочек другой жизни?.. Кто знает – а сам Генка не спешил распространяться. Да и, похоже, просто не мог выразить ощущения словами.

Временами, надо сказать, Денис форменным образом пугался этой общей жадности до нового и думал, что наступит – и уже не так уж чтобы нескоро – момент, когда он больше ничего не сможет им дать. В такие минуты он остро ощущал, что сам очень и очень мало знает и умеет. Да, легко быть пионером, когда вокруг много взрослых, которые готовы помочь. А если большинство взрослых просто-напросто не понимают, какая помощь тебе нужна?!.

…Прозвеневший звонок заставил Дениса отвлечься от совершенно посторонних мыслей. Остатки объяснений Франца Ильича он прохлопал начисто и на себя разозлился до такой степени, что ускользнул от неизбежного разговора с одноклассниками по чёрной лестнице и пробрался в учительскую.

Тут было пусто. Почти. Большинство учителей предпочитали проводить перемены в классах, так как со звонком практически каждого облепляла плотная куча ребят и девчонок, сыпавших вопросы, как зерно из широко развязанного мешка – неостановимым потоком. Денис в таких случаях всегда вспоминал, что однажды сказал кто-то из учителей в Петрограде (Денис подслушал случайно): «Самая большая радость в нашей профессии – это когда тебе на перемене задают вопросы!»

Но сейчас он не был настроен на воспоминания.