Песня Обманщика
Шрифт:
— Зачем ты здесь? — спросил я.
Один устремил на меня свой одинокий бледный глаз.
— У нас возникла проблема.
Я прищурился. Кроваво-красные губы Ангрбоды вспыхнули в моей памяти, ухмыляясь над бледным изгибом ее обнаженной груди.
— Дочь Тьяцци, — догадался я.
Один кивнул.
— Ее зовут…
— Скади, — закончил я. — Она собирает армию?
Губы Одина сжались в тонкую белую линию. Не очень хороший знак.
— Тебе лучше пойти со мной, — сказал он.
Я повернулся к Сигюн. Ее каштановые волосы
Казалось, мне нужно было многое ей сказать, и не в последнюю очередь это было предупреждение о том, что в ее доме теперь есть еще две комнаты, но я не знал, с чего начать. Она встретила мой взгляд с мягкой, сонной улыбкой.
— Будь осторожен, — прошептала Сигюн.
Это было то же самое, что она сказала перед тем, как я отправился спасать Идунну. И снова я не смог придумать подходящего ответа. Я, молча, кивнул ей и взял Одина за руку, позволив ему тащить меня через эфир.
— Черт, — выплюнул я.
Мы с Одином жались от холода на утесе, откуда открывался вид на военный лагерь Скади. Мы были переодеты двумя старыми нищенками. Это была не самая удобная маскировка в мире. И ничто в открывшейся передо мной панораме не заставляло меня чувствовать себя лучше.
Прошло всего несколько дней с тех пор, как Тьяцци погиб в огне внутри стен Асгарда, а Скади уже успела собрать более сотни солдат. Но еще хуже были огромные размеры лагеря. Существующие войска занимали менее четверти пространства, которое было расчищено и организовано в тесные военные квадраты.
— Сколько легионов присягнуло на верность Тьяцци? — прошептал я. Казалось маловероятным, что нас подслушают, но воспоминания о шпионаже вокруг огромного военного лагеря, заставили меня шептать.
Один рассмеялся. Это прозвучало горько.
— Сколько золота находится в сейфе Тьяцци?
Какое-то время я размышлял об этом. Это было очень плохо. Асы и Ваны Асгарда — сильные воины, но если армии Йотунхейма объединятся против нас, это будет адская битва. Это не будет разгром, но это будет долгий, кровавый конфликт, и обе стороны будут уничтожены.
По крайней мере, до сих пор армия Йотунхейма не вызывала беспокойства. Никто не хотел, чтобы война обречена была закончиться в тупике смерти и разрушения. Ни Йотунхейм, ни Асгард не предлагали другой стороне достаточно того, что стоило бы завоевать, и ни у одной из сторон не было ни явного преимущества, ни достаточной мотивации.
Смерть Тьяцци все изменила. Месть была мотивацией, и золото Тьяцци купило бы значительное преимущество. Я никогда не встречался с дочерью Тьяцци, Скади, но любую женщину, готовую бросить вызов угнетающе сексистской иерархии Йотунхейма и поднять свою собственную армию,
— Нам нужно попасть внутрь, — сказал Один. — Нам нужно кого-то обратить.
Я рассеянно почесал голову. Вши были всего лишь иллюзией, но голова все равно зудела.
— А кто стоит за нее горой?
Один хмыкнул.
— Вот это тебе и нужно будет выяснить. Я предлагаю тебе переодеться шлюхой.
Я с отвращением сплюнул. Шлюха для группы отвратительных солдат?
— Пожалуйста, скажи мне, что ты шутишь.
Один ничего не ответил. Мне пришлось напомнить себе, что он действительно любит солдат. Черное платье и бледная грудь Ангрбоды снова всплыли в моей памяти, и мне показалось, что горло сдавило.
— Мы могли бы откупиться от Скади, — сказал я, ненавидя себя за то, что предложил идею Ангрбоды. — Мы могли бы ей предложить, я не знаю… мужа.
Один хлопнул себя по затылку.
— Возможно. Но не сейчас, пока у нее есть армия, а у нас ничего нет.
Он повернулся ко мне лицом. Независимо от того, какую иллюзию Один носил, у него всегда были одни и те же смущающие, нестареющие голубые глаза. Такие глаза, которые смотрят прямо внутрь тебя.
— Обрати одного из генералов, — сказал Один. — Делай все, что нужно. Найди ее уязвимое месть, где мы сможем напасть. Тогда мы будем вести переговоры.
Что-то темное и холодное поднялось во мне. Значит, вот так. Предательство и хитрость, стратегии и война. Теперь это была вся моя жизнь, протянувшаяся отсюда до Рагнарека.
— Отлично, — сказал я. — Я это сделаю. Но я не собираюсь становиться шлюхой.
Смех Одина еще долго висел в холодном утреннем воздухе после того, как он сам исчез.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Тьма и вода.
Я плыл по воде, что-то ища. Свою семью. Тела Ани и Фалура, крошечное тельце младенца. Они кружились где-то во тьме, и если бы я только мог дотянуться до них, если бы я был достаточно быстр…
Мои легкие горели. Я был под водой, на глубине, и мне было холодно. Я не мог дышать. Я замахал руками и ногами, но путы вокруг моих лодыжек и запястий держали меня крепко. А теперь это оказался не океан, а черное платье, которое поглотило меня, утопило.
Где-то далеко надо мной не переставая смеялась Ангрбода.
Я резко выпрямился, сжимая в кулаках холодные рукояти кинжалов, мое сердце бешено колотилось о грудную клетку, а во рту стоял острый металлический привкус.
Где же, черт возьми, я был?
Вокруг меня было темно, как в гробу, и в голове пульсировала знакомая тупая боль похмелья. Заклинания, которые я всегда ставил перед тем, как заснуть, успокаивающе жужжали по кругу. Кто-то крикнул в темноте, и ему ответил другой голос на отдалении. Часовые. Часовые солдатского лагеря.