Песня Сван

МакКаммон Роберт Рик

— Спасите ваши души! Конец близок! Бог милостив к вашим душам!

Но никто не обращал на нее внимания. Сестра Ужас вклинилась в месиво тел, и вдруг лицом к лицу столкнулась со старым, сгорбленным человеком в заблеванной спереди рубахе. Он выругался на нее и схватился за ее сумку, выхватил несколько вещей и убежал прежде, чем она смогла ему хорошенько дать по морде.

— Чтоб тебе сгореть в Аду, сукин сын! — прокричала она, но тут волна леденящего страха прошила ее, и она вздрогнула.

Ощущение, что на нее налетает товарный поезд, сверкнуло в ее мозгу. Она не увидела, что ее сшибают, она просто

почувствовала, что ее вот-вот собьют. Жесткое костлявое плечо швырнуло ее на полосу движения машин с такой легкостью, будто тело ее превратилось в соломину, и в ту же секунду неизгладимая картина опалила ее мозг: гора разбитых, обугленных кукол, нет, не кукол, она осознала это, как только ее опять понесло по улице, у кукол не бывает внутренностей, которые вылезают сквозь ребра, не бывает мозгов, которые вытекают из ушей, не было зубов, которые виднеются в застывших гримасах мертвых. Она зацепилась ногой о каменный бордюр и упала на мостовую, и машина вильнула, чтобы не ударить ее, и водитель кричал и давил на гудок. Она была в порядке, только от ветра свело судорогой больной бок, и она с трудом встала на ноги, чтобы посмотреть, кто же так сильно ударил ее, но никто не обращал на нее никакого внимания. Зубы Сестры Ужас выбивали дробь от холода, охватившего ее несмотря на окружающую духоту жаркой полночи, и она пощупала рукой там, где, она знала, будет черный синяк, там, где этот подонок вдарил по ней.

— Ты, безбожное дерьмо! — завопила она на кого-то неизвестного, но видение горы тлеющих трупов качалось перед ее взором и страх когтями вцепился в ее кишки.

Так кто же это был, шедший вдоль края тротуара, недоумевала она. Что за чудовище в человеческой шкуре? Она увидела перед собой кинобудку, рекламирующую боевики: «Лики смерти, часть 4» и «Мондо Бизарро». Подойдя ближе, она увидела, что афиша фильма «Лики смерти, часть 4» обещала: Сцены со стола вскрытия! Жертвы автокатастрофы! Смерть в огне! Не урезанные и без цензуры!

От закрытой двери кинотеатра веяло прохладой. Входите! — гласила надпись на двери. У нас есть кондиционирование! Но тут было нечто большее, чем просто кондиционирование. Прохлада была влажная и зловещая, прохлада теней, в которых росли ядовитые поганки, и их румяные краски умоляли дитя подойти, подойти и попробовать вкус этих конфет.

Рядом же прохлада поубавилась, смешиваясь с пахучей жарой. Сестра Ужас стояла перед этой дверью, и хотя она знала, что любимый Иисус был ее призванием и что любимый Иисус защитит ее, она также знала, что и за полную бутылку «Красного Кинжала», нет, даже за две полные бутылки она ни ногой не ступит внутрь этого кинотеатра.

Она отступила от двери, наткнулась на кого-то, кто обругал и оттолкнул ее в сторону, а потом опять пошла, куда — она не знала, и даже не заботилась. Щеки ее горели от стыда. Она испугалась, несмотря на то, что любимый Иисус стоял на ее стороне. Она испугалась взглянуть злу в лицо, она все-таки опять согрешила своим страхом.

Пройдя два квартала после кинотеатра, она увидела чернокожего мальчика, засовывавшего пивную бутылку в глубину переполненных мусорных контейнеров, стоявших в воротах развалившегося строения. Она притворилась, что что-то ищет в своей сумке, пока он не прошел мимо, а потом ступила в эти ворота и стала шарить в поисках бутылки. В

горле у нее так пересохло, что хотя бы глоточек, хоть капельку жидкости…

Крысы пищали и бегали по ее рукам, но она не обращала на них внимания, она видела их каждый день, гораздо больших, чем эти. Одна их них сидела на краю контейнера и со свирепым недовольством пищала на нее. Она швырнула в нее лежавшей среди мусора теннисной туфлей, и крыса пропала.

От мусора несло гнилью, запахом давно протухшего мяса. Она выкопала бутылку из-под пива и в смутном свете с радостью увидела, что в ней еще осталось несколько капель. Она быстро поднесла ее к губам, языком пытаясь ощутить вкус пива. Не обращая внимания на пищащих крыс, села спиной к шершавой кирпичной стене. Когда она оперлась рукой на землю, чтобы усесться поудобнее, то коснулась чего-то мокрого и мягкого. Она посмотрела туда, но, когда поняла, что это такое, то прижала руку ко рту, чтобы заглушить вскрик.

Оно было завернуто в несколько газетных листов, но крысы прогрызли их. Затем они занялись плотью. Сестра Ужас не могла сказать, какого возраста оно было, было ли оно девочкой или мальчиком, но его глаза на крошечном лице были полуоткрыты, как будто дитя было в сладкой дреме. Оно было голеньким, кто-то подбросил его в кучу мусорных баков, мешков и гниющих на жаре отбросов, словно сломанную игрушку.

— Ох, — прошептала она и подумала о промытом дождем шоссе и небесном свете.

Отдаленный мужской голос произнес: Дайте-ка ее мне, леди. Вы должны дать ее мне.

Сестра Ужас подняла мертвое дитя и стала укачивать его на руках. Издалека донеслось биение бессмысленной музыки и крики продавцов с Сорок Второй Улицы, а Сестра Ужас приглушенным голосом напевала колыбельную:

— Баю-баю, баю-бай, детка-крошка, засыпай…

Она никак не могла вспомнить продолжение.

Голубой небесный свет и мужской голос, наплывающий сквозь время и расстояние:

— Дайте мне ее, леди. Скорая помощь сейчас прибудет.

— Нет, — прошептала Сестра Ужас. Глаза широко раскрыты и ничего не видят, слеза скатывается по щеке. — Нет, я не дам…

Ее…

Она прижала дитя к плечу, и крошечная головка откинулась. Тельце было холодным. Вокруг Сестры Ужас в ярости визжали и прыгали крысы.

— О, Боже, — услышала она себя.

Потом подняла голову к полоске неба и почувствовала, как ее лицо исказилось, и злоба переполнила ее так, что она закричала:

— Где же Ты?

Голос ее отозвался эхом по всей улице и потонул в радостной суете в двух кварталах отсюда. Любимый Иисус опоздал, подумала она. Он опоздал, опоздал, опоздал на очень важное свидание, свидание, свидание! Она начала истерически хихикать и рыдать одновременно, пока из ее горла не раздалось что-то, похожее на стон раненного животного.

Прошло много времени прежде чем она поняла, что должна идти дальше и что она не может взять дитя с собой. Она заботливо укутала его в оранжевый свитер из своей сумки, а затем опустила на дно одного из мусорных баков и завалила сверху как могла мусором. Большая серая крыса подошла к ней вплотную, ощерив зубы, и она изо всей силы ударила ее пустой бутылкой из-под пива.

Она едва могла стоять и выползла из ворот, понурив голову, и горючие слезы позора, отвращения и ярости текли по ее лицу.