Песня светлячков
Шрифт:
– Я всегда отказывалась принимать лекарства. Боялась. Таблетки были для меня равносильны признанию: «Да, я чокнутая». Если я начну их глотать, то окажется, что родители были правы и меня надо лечить. Когда в шестнадцать мне их впервые прописали, я только делала вид, что принимаю. Но в Южной Каролине… говорю, меня так потрясло желание Лиссы мне помочь, что я не посмела ее обманывать. Сказала себе: «Если психиатр прописал мне таблетки, значит их действительно надо глотать».
Она вздохнула.
– И это было самой идиотской моей ошибкой.
– Почему?
– Потому что это и толкнуло меня на самоубийство.
Я изумленно смотрел на нее, ожидая
– Тот психиатр оказался шарлатаном, – сказала Брей. – Другого объяснения у меня нет. После его таблеток мне стало не лучше, а хуже… Лисса успела вовремя. Еще немного, и я бы ушла на тот свет… Очнулась я в больничной палате. Рядом стояли родители и две тетки с блокнотами в руках и осуждающими физиономиями. Они сообщили, что должны подвергнуть меня психиатрическому освидетельствованию. Родители вручили меня заботам департамента здравоохранения и вернулись в Джорджию. Лисса навестила меня всего один раз. Вот тогда я поняла, что она, как и мои родители, устала возиться со мной и готова передать меня в другие руки.
Я обнял ее колени.
– В той больнице меня продержали две недели. Потом выписали, убедившись, что я не представляю угрозы для самой себя. Я убедила врачей, что до таблеток не пыталась совершить самоубийство. Я им не врала, так оно и было. У меня часто мелькали мысли о самоубийстве. Чаще, чем хотелось бы. Но попыток не было. Не знаю, может, эти таблетки только на меня так действовали. Кому-то они и правда помогали, а у меня после них крыша ехала.
Она грустно рассмеялась.
– Представляешь? Я им все это выложила, а они мне тут же прописали какое-то другое дерьмо и стали уверять, что вот оно-то мне обязательно поможет. А через две недели похлопали меня по руке и сказали: «Мисс Бэйтс, надеемся, что больше мы вас здесь не увидим». (Брей мастерски воспроизвела гнусавый голос врача.) Я еще три месяца прожила с Лиссой. Та всячески старалась меня избегать. Потом настал день, и я поняла, что по горло сыта и ею, и Южной Каролиной.
Брей подняла на меня глаза, и меня прошиб пот, но не холодный, а обжигающе горячий.
– Я устала прятаться от единственного в мире человека, который меня любил. Вот так я вернулась в Атенс. К тебе.
Океанские волны неутомимо выплескивались на берег. Ветер дул со стороны дома, принося гул голосов и обрывки музыки. Но все это воспринималось фоном, наравне с шумом волн, и потому не раздражало. Затем ветер и вовсе стих, словно не желал нам мешать. Брей села в позу лотоса, сложив руки на коленях. На ресницах еще блестели слезы, но плакать она больше не могла. Я осторожно взял ее руку и поцеловал запястье. Потом взял другую. Я положил их ей на колени и накрыл своими ладонями.
– Мне нужно тебе кое-что сказать, – заговорил я. – Но вначале я хочу услышать, в чем именно была моя частичная вина.
Брей удивилась. Замотала головой. Наморщила лоб.
– Элиас, наверное, я неправильно выразилась. Твоей вины в этом нет ни капли.
Я молчал. Меня не тянуло что-либо говорить. Я хотел только слушать. Когда Брей продолжила, ее голос звучал тихо и отрешенно.
– За два дня до этого мне стал вспоминаться последний разговор с Митчеллом. Он мне сказал, что у тебя с Алин настоящая любовь. Я понимала: ты для меня навсегда потерян. А ты был моей единственной точкой опоры. Я пыталась свыкнуться с этой мыслью. Твердила себе: «Ты ведь сама его бросила и исчезла из его жизни». Но легче мне не становилось. Наоборот, становилось все тяжелее, все хуже. Поднося бритву к запястью, я думала о тебе. О нашей
– И ты тоже, – сказал я и сжал ей руки. – Теперь ты это знаешь.
– Знаю, – кивнула она.
Она хотела сказать еще что-то, но лишь уткнулась взглядом в колени.
– Но ты меня сильно обидела, – сказал я.
Брей вскинула голову. Кажется, даже попыталась вскочить, но я крепко держал ее руки.
– Почему ты никогда мне этого не рассказывала? С Лиссой ты поделилась, хотя сама же призналась, что вся ее забота о тебе была видимостью. А теперь ты сидишь здесь и говоришь, что я единственный, кто по-настоящему тебя любил и понимал. Что я – это все в твоей жизни. Твоя единственная точка опоры.
Я смотрел ей в глаза. Я видел, как изменилось ее лицо. Мне хотелось говорить именно так – тоном рассерженного и обиженного человека. Пусть слышит. Пусть знает, что я не обладаю ангельской невозмутимостью.
– И я оказываюсь единственным, кто узнает об этом только сейчас. Единственным, с кем ты не поделилась своими секретами и к кому не обратилась за помощью. – Я едва сдерживал слезы, которые уже рвались наружу. – Ты знала: я люблю тебя так, как никто другой. И получается, ты не настолько мне доверяла, чтобы позвать на помощь.
Мои слова задели ее. Очень больно. У нее задрожала нижняя губа и руки. Но я не снимал своих ладоней. Пусть знает правду, даже если этот разговор у нас окажется последним.
– Почему ты не обратилась ко мне? Почему ты постоянно меня отталкивала?
– Я тебе уже сказала почему! – зло ответила Брей.
– Нет, этого ты мне не говорила, – спокойно возразил я. – Совсем недавно ты призналась, что врала мне. «Разбавленная версия правды» – это твои слова?
– Да! Я разбавляла правду! Это было… – Она не договорила. Я ждал. – Я боялась. Боялась, что этой правдой лишь оттолкну тебя, как отталкивала всех остальных. Особенно тебя. Ты видел во мне красавицу. Совершенное создание. И я хотела быть такой для тебя. Моя правда вдребезги разбила бы этот образ. Я не представляла, как потом буду смотреть тебе в глаза. Мне было до жути стыдно.
– Стыдно? Чего ты стыдилась?
Брей не ответила. Она даже отвернулась. Я дернул ее за руки, заставляя смотреть на меня.
– Брей, я знаком с тобой семнадцать лет. Семнадцать лет! Я любил в тебе все. Твой дерзкий язык. Твои сумасбродные выходки. Твое бесстрашие. Я любил все перепады твоего настроения. Я видел за всем этим живого человека! Яркую личность. Девчонку, с которой иногда бывает очень непросто. Которой иногда хотелось отодрать задницу. Но другой такой девчонки в моей жизни не было и быть не могло. Я из кожи лез, только бы соответствовать тебе. Ты это понимаешь? Я делал все, только бы быть рядом с тобой. Если бы я тебя боялся, если бы хоть какая-то часть твоей личности была мне неприятна, неужели я бы сделал тебя центром своего мира? Все эти семнадцать лет?
В ее глазах мелькнула улыбка.
Я отпустил ее руки и встал:
– Отныне – никаких секретов между нами. Рассказываем друг другу все. Никаких потаенных углов. – Я стал ходить взад-вперед, потом остановился. – Из нашего детства я уже не все помню. Так что начну с более позднего времени… Мне тогда было пятнадцать. Мы праздновали день рождения Лиссы и остались ночевать у нее дома. Ты заснула, а я еще не спал. Я убедился, что ты крепко спишь, и потрогал тебя за сиську.
Брей даже рот разинула. Я улыбался до ушей.