Песня зверя

Берг Кэрол

На то, чтобы это объяснить, ушло бы гораздо больше слов. А я мог лишь выдавить: «Уходите быстро».

– Я позову Каллию. Встретимся на крыше.

– Нет.

Он яростно глянул на меня.

– Вы что – останетесь и будете дожидаться, когда за вами придут?!

– Уходите. Пожалуйста.

– И что? Какой-нибудь неотесанный чурбан из королевской стражи прихлопнет вас как муху, отнимет жизнь, которую мы с Каллией едва спасли, а нам придется покинуть дом именно за то, что мы ее спасали? Тогда с вашей стороны было бы куда порядочней умереть в той конюшне!

– Меня не убьют.

Он тяжко вздохнул. Затем, посмотрев мне в лицо спокойным взглядом светлых глаз и взяв мои руки, еще сжимавшие нож, в свои тонкие пальцы, он унял одолевавшую меня дрожь.

И сказал – мягко, очень мягко:

– Объясните почему.

Все во мне взывало к молчанию, но не ответить ему я не мог.

– Запрещено.

Он чуть улыбнулся.

– Так, значит, это вы – Эйдан Мак-Аллистер, любимец богов и смертных, самый прославленный музыкант пятидесяти поколений, тот, кому под силу было пением и игрой на арфе изменять людские души? Двоюродный брат самого короля Девлина, исчезнувший неведомо куда, едва ему сравнялось двадцать один?

Я слабо кивнул.

Он повел меня к окну, и я попытался вразумить его напоследок:

– Спасайте девушку. Уходите.

– Дурачок. Я вас не брошу. Я должен отвести вас туда, куда надо. Вы же Говорящий с драконами!

Я не понял, что он имеет в виду. Никто ведь ничего не знал о драконах.

Глава 4

Мама говорила, что я родился с песней. Она рассказывала, что я не плакал, как прочие младенцы, а пел прекрасные мелодии, и по ним было понятно, что мне нужно. Но она говорила так во дни моей славы и только тогда, когда слышали другие, чтобы история стала легендой. Темные ее глаза смеялись, и этот ласковый смех не давал мне возгордиться.

Первое, что я помню, – это музыка, гармонии, неустанно звучавшие во мне, требуя, чтобы их выпустили на волю – голосом, арфой, тростниковой дудочкой. Я не мог пройти мимо колокольчика, не звякнув, мимо бутылки, не свистнув в горлышко, а если ничего не оказывалось под рукой, я выстукивал теснившиеся во мне ритмы и песни руками по столу или по глиняному горшку, зажатому между коленей.

Моя мать была младшей сестрой короля Руарка – злого и грубого воителя; он обожал ее и после гибели моего отца в жестоких эсконийских войнах принял под свое покровительство. По ее настоянию мы жили в доме моего отца в деревне, а не переехали во дворец, как того хотел дядя. Мама говорила, что предпочитает держать меня подальше от бесконечных войн: что бы ни говорили придворные музыканты короля Руарка, на свете есть о чем петь, кроме крови, смерти и битв. Я не понимал ее и терялся, когда ее глаза становились грустными и наполнялись слезами, едва она принималась рассказывать об отце, – а моего отца сожгли эсконийские драконы. А ведь все остальные радовались, говорили, что он великий герой и теперь пребывает с Джодаром – богом войны. И только когда я подрос, имя отца связалось в моем сознании с вонючим стонущим куском гниющей обожженной плоти, который месяц жил у нас дома, когда я был совсем маленький, а потом куда-то исчез.

Стараниями матери я вырос вдали от дворцовой жизни, хотя король Руарк приставил ко мне двух меченосцев – не хуже, чем те, что охраняли его родного сына Девлина, – и учителя, достойного отпрыска королевского рода. А мать потратила свое состояние на учителей музыки, которые занимались со мной единственным ремеслом, меня интересовавшим. К десяти годам я овладел арфой, флейтой и лирой и выучил все песни, которые вспомнили мои учителя. Мне давались самые затейливые аккорды, я мог спеть самые сложные мотивы, и каждая моя нота была совершенна и парила, сверкая, в воздухе вместе со своими собратьями. Я занимался каждый день с предрассветных часов до глубокой ночи – так жарко пылала во мне страсть к музыке.

Когда мне исполнилось одиннадцать, учителя сказали, что я уже могу выступать; мне предстояло петь на королевском пиру в честь победы над эсконийцами. Заявить о себе как о музыканте перед самим королем и пятью сотнями лучших его воинов! Конечно, когда я, облаченный в златотканые одежды, робко встал и изготовился петь, гости посмеивались

в кулаки. Но стоило мне коснуться струн, как страх испарился и сомнений не осталось – ведь стоило мне дать волю таившемуся во мне потоку музыки, и он все сметал на своем пути. Когда песня кончилась, сам король Руарк поднялся и сказал, протянув мне свой кубок, как он рад, что боги отметили его семейство такими разными дарованиями. А я решил, что достиг вершины и что с того мига путь мой предопределен.

Но именно в ту праздничную ночь, когда песня моя давно отзвучала и король и его воины вовсю топили двадцать лет кровопролития в бесконечных графинах вина, я забрел в самую глубину дворцового парка, чтобы остудить жар триумфа, и узнал, что все мои достижения, все взятые аккорды и все спетые слова – всего лишь детские игрушки. В ночь моего первого триумфа я впервые услышал крик драконов.

Любого элирийца с детства чаруют драконы. Они вырезаны на каждой колонне и каждом дверном косяке, они вытканы на всех гобеленах. Если очень повезет, можно увидеть, как несутся они в битву, и пока не узнаешь, как убийственна их сила, они кажутся прекрасными в своем величии. Но любой элириец с детства знает то, что известно детям всех королевств, не важно, есть там драконы или нет, – он знает, как страшен драконий огонь, он видел сгоревшие леса и выжженные пашни, разоренные города и дымящиеся деревни, он видел обугленную плоть и мучительную смерть.

Никто не знает, когда появились драконы. Легенды говорят, что в древние времена драконы разоряли дикие земли на западе и были так страшны, что жить в тех краях могли только волшебники. Подтверждения этому ученые не нашли. Вообще исторические сведения обо всем, что было раньше пяти веков назад, либо отсутствовали, либо были катастрофически недостоверными: их стерли не драконы, а семидесятилетняя полоса голода, эпидемий и безвластия, уничтожившая больше трех четвертей населения. В те же времена, почуяв нашу слабость, пришли захватчики с севера и с востока – орды дикарей в боевой раскраске, обожавших живьем свежевать пленников, и облаченные в меха конники, наслаждавшиеся кровопролитием и разрушениями. Они искали металлы, драгоценности и женщин, они разоряли села и города, они жгли книги и уничтожали культуру и образование вместе с дворцами и храмами.

Легенды гласят, что в то же время, в годы хаоса, Двенадцать Семейств Клана Всадников в великой битве победили волшебников и захватили камни-кровавики, которые подчиняли драконов человеческой воле. Неизвестно, так ли это было, но Двенадцать Семейств превратили драконов в оружие небывалой разрушительной силы. Пять веков этих тварей заставляли служить королям и знати, и каждому из них полагался Всадник с камнем-кровавиком. И вот варваров отбросили за горы, опоясывающие королевство, а в Элирии и соседних королевствах возвели новые города. По всей земле проложили дороги, огородили пастбища, отстроили деревни. Возродились торговля и ученость. Но с тех пор мы непрерывно воевали. Ведь теперь у нас был драконий огонь, и бесконечная жажда побед и отмщения грозила разрушением всему, что нам удалось построить.

Едва заслышав крики драконов, я застыл в лунном свете, заливавшем сады моего дяди, и чувствовал, как все мои таланты обращаются в пепел так же верно, как обратились в пепел города Эсконии. Стоя у святилища, посвященного горбатому богу музыки, я плакал оттого, что их ужасная музыка никогда не станет моей. Вернувшись домой, я не мог ни петь, ни играть, лишь раскачивался взад-вперед, стиснув арфу и плача от желания снова услышать драконье пение. Мама опасалась за мой рассудок и корила себя за то, что слишком рано позволила мне следовать своей страсти. Но учителя заявили, что я в смятении. «Да-да, в эту ночь бог музыки отметил его» – так говорили они. Ведь я потерял разум, когда находился у святилища Роэлана, – так ведь? А в убийственном реве драконов ничего прекрасного, конечно, нет. Бог всего-навсего воспользовался драконьим рыком, чтобы обуздать мою детскую гордыню и обратить мой талант себе на службу, доведя его до совершенства.