Песочница
Шрифт:
Зимой же лавка буквально вымирает. Все меньше появляется на витрине разносолов, и, наконец, едва выпадает снег, нам говорят, что лавка закрыта, хотя дверь не заперта, и там по-прежнему можно купить последний отблеск летнего восторга – специально изготовляемые Большим Папашей «толстозадые огурцы» в маринаде с чесноком, фирменные его огурчики, которые он так и окрестил, напечатав интригующую этикетку «Big Ass Cucumbers».
Честно говоря, мне следовало бы назвать эти огурцы в точном переводе – «толстожопыми», ибо именно таков русский эквивалент английского слова «ass» [3] , которое, кстати, еще и невинно означает «осёл», а посему на банках с огурцами Большого Папаши и красовалось
3
Для обозначения слова «зад» или «задница» в английском есть другое слово – «butt».
Из уважения к светлой памяти моей бабушки я буду интеллигентно называть огурцы «толстозадыми», конечно, sivousmepermettrez… [4]
Однажды, зайдя в лавку Большого Папаши, я не нашел толстозадых огурцов. Мне сообщили, что лавка закрыта, хотя дверь, как всегда, не была заперта. Но я не унимался, жалобно заворчав:
– Ну, огурцы-то вы мне можете продать?
– Да, огурцы, пожалуй, можем, – обрадовалась подпачканная с обоих боков женщина, по-видимому, супруга Большого Папаши, не иначе как Большая Мамаша.
4
Если вы мне позволите… (фр.)
Я обрадованно достал деньги, но остановился на полужесте, увидев, что Мамаша протягивает мне вовсе не те огурцы.
– Э… Извините… – растерялся я. Мне бы хотелось… Ну, не этих, а тех, что… – мне было крайне неудобно произнести слово «толстозадые». Мне казалось, что, может быть, я не так понял, и они называются как-нибудь иначе. В прошлые разы я просто тыкал пальцем в банку, избегая называть огурцы по фамилии.
– Толстозадые? – спросила Мамаша, улыбнувшись, с явным наслаждением подождав, пока я отмучаюсь по полной программе.
– Да, они самые, – с облегчением выдохнул я.
– А у нас их больше нет. Все выкушали… Приходите летом.
Я обреченно покинул магазин. Начиналось зимнее, голодное полугодие. Город вымирал, и вместе с наслаждением от отсутствия чужаков приходило и разочарование от перебоев с некоторыми продуктами.
Зайдя в другую лавку, я обнаружил, что пропала моя любимая манная каша. Вообще я никогда ее не любил, но потом, написав роман про Маськина и ассоциируя себя с Плюшевым Медведем, пристрастился есть по утрам манную кашу. Вот таким образом оказалось, что романы, даже собственные, влияют на нашу жизнь. Но теперь я растерянно стоял посреди магазинчика, где продаются крупы, и не мог найти своей манной каши. Я с надеждой обратился к продавщице с вопросом: где манка?
– А что это такое? – на полном серьезе ответила продавщица. Мне показалось, что она все-таки меня разыгрывает. Я ведь все лето покупал здесь манку!
– Это такая белая крупа… – стал пояснять я.
– Мука, что ли? – невинно уточнила продавщица и привычно посмотрела на меня, как на идиота.
– Нет. Не мука. А манная каша, Semolina по-вашему!
– У нас такого нет.
– И не было?
– И не было.
– Никогда?
– Никогда!
Последнее время мне постоянно кажется, что я схожу с ума. В такие
Я купил этой сладкой крупы и на следующее утро с подозрением вкусил кашу, сваренную из этой субстанции. На вкус она была, в общем, конечно, манной кашей, но тот факт, что по какой-то причине ее переименовали, более не давал мне спокойно ее потреблять.
Мы даже не подозреваем, насколько название продукта важно для нашего пищеварения! Вот так и толстозадые огурцы, возможно, мало отличаются от любых других, но привычка велит мне покупать именно толстозадые.
Ну а коли привычка – вторая натура, то как же ей не следовать? Ведь если бы наши хромосомы были в форме, скажем, помидоров, а не огурцов, еще не известно, что мы были бы за существа, и нравились ли бы мы себе при беглом взгляде в зеркало?
Акт возмездия
Маленькая съемная квартирка Мадлен совсем опустела, когда от нее сбежала семнадцатилетняя дочь. Эта двухкомнатная квартира и была снята специально для них с дочерью. До этого Мадлен жила со своим приятелем (я не хочу называть его сожителем), но после того как из маленького франкоязычного городка на севере Онтарио к ней переехала дочь, отношения с Сэмом разладились, и он погнал их обоих из дома.
Мадлен было хорошо под пятьдесят, но она обладала стройной фигурой и еще не утратила способности нравиться неразборчивым местным мужчинам.
Дочь Мадлен звали Нэлли. Она была девушкой современной во всех отношениях, много курила, частенько заменяя полулегитимную для ее возраста сигаретку с табаком на совсем уж нелегальную самокрутку с травкой. Нелли связалась с «неправильными ребятами», а когда Мадлен устроила ей выволочку, и вовсе исчезла в неизвестном направлении. Некоторое время спустя она позвонила из Альберты, провинции Канады, где недавно стали добывать нефть из каких-то нефтеносных песков и куда многие двинулись в поисках хорошо оплачиваемой работы.
Так Мадлен оказалась одна в двухкомнатной квартире, которая, по совести говоря, была ей не по карману, потому что ей приходилось еще посылать деньги своей восьмидесятилетней матери, оставшейся доживать в том самом французском городке, а также помогать сыну, который учился в Ванкувере, городе на тихоокеанском побережье Канады.
Работы у Мадлен было три. По ночам она работала в прачечной гостиничного комплекса, вечерами служила продавщицей в косметическом отделе магазина, а по утрам давала уроки французского языка местным англоязычным остолопам, которыми полнился провинциальный городок Хантсвилль. Когда она спала? Мадлен почти не спала, как, впрочем, почти и не ела. Привычка к аскетической жизни выработалась у нее годами, и ей казалось, что все так и должно быть и, в общем, так или иначе, жизнь ее почти что удалась. Вершиной мечтаний Мадлен было место учительницы французского в школе. Но ей не хватало образования и поэтому на работу в школу ее не принимали.
Лицо Мадлен бывало очень разным. Когда она уставала или была чем-либо удручена, то оно превращалось в маску старухи; когда же все было нормально, ее худому лицу нельзя было отказать в остатках былой миловидности.
Единственным верным ей существом была старая кошка Хильда, которая еще помнила давние времена, когда Мадлен была замужем. Именно с ее кошкой и приключилась пренеприятнейшая история. Мадлен скрепя сердце сдала вторую комнату в своей квартире одному мужчине, который, в общем, ей не понравился, потому что явно был ублюдочного толка, но необходимость сводить концы с концами заставила ее пустить его на постой. В первую же ночь жилец вернулся пьяный и завалился, не раздеваясь, спать на матрац, положенный на полу в его комнате, не позаботившись запереть дверь.