Песочные часы
Шрифт:
Ну хорошо, пусть так. А листовки? Не нафантазировал же я «экспедицию» господина Энгельбрехта? Разбрасывал же я их целыми пачками… И лежит ведь «зауэр» номер два за дверцей вентилятора в углублении стены, под самым потолком… Вентилятора, который давно не действовал, и шнурок его оборван. Да я еще приладил так дверцу, что без меня старухе нипочем ее не открыть, если ей даже вздумается…
Это же все было. И я держался на этом, как на твердой кочке посреди болота. А если это было, то, может быть, придет еще что-то… Для чего стоит жить. И ждать.
Чтобы легче было ждать, надо съездить
Так, в сбивчивых и противоречивых мыслях, проводил я бессонную ночь. И строил планы, громоздил один вариант на другой. И опять шел по кругу: Малыш, Энгельбрехт, человек в фуражке…
Все-таки что-то зрело, что-то таилось в пучине болота. Только я со своей кочки не мог разглядеть, что это было, что подымалось со дна. Оно было так непрочно, словно мостик из радуги. Мостик, по которому все же прошел сказочный Ганс, спасаясь от разбойников…
И опять я переживал прошедший день, опять штандартенфюрер хрипло спрашивал… Но вдруг его заслонила широкая спина, обтянутая жесткошерстным пиджаком. На этот раз я не только видел, как этот человек читает мою листовку, но слышал. Он негромко, но явственно произносил слова, хорошо мне известные. Но это не испугало меня, как будто так и следовало. Напротив, мне было очень спокойно от звуков его голоса, почему-то казавшегося мне знакомым. Потом он стал путаться, и вовсе не идущие к делу слова проскакивали в текст. И с удивлением я разобрал их: «Около казармы, у больших ворот… Там стоял фонарь и, быть может, стоит до сих пор… Там стояли мы с Лили Марлен, с Лили Марлен, Лили Марлен…»
Я открыл глаза. Был уже полный день. Накануне я не зажигал света и не опустил маскировочную штору. Солнце входило в комнату вместе со звуками песни. По улице шли солдаты. Они никогда раньше не маршировали по боковой и узкой Линденвег. И я подумал, что, верно, там, на магистрали, что-то неладно в результате ночного налета. И, присмотревшись, увидел, что не ошибся: позади колонны шел грузовик, накрытый брезентом, но можно было разглядеть, что там полно лопат и кирок, и новобранцев — а я их сразу отметил как новобранцев по старательности, с которой они печатали шаг и выводили «Лили Марлен», — конечно, гонят на восстановление порушенного авиацией.
Я обрадовался: надо думать, что томми теперь пойдут гвоздить… Может быть даже, ребята, которые тут стараются, были бы уже на марше… И значит, повреждения такие серьезные, что с ними не справляются стройбатальоны. И если уж Тодт полумертв [6] , то дела в столице идут неважно.
Раздумывая над тем, как бы проникнуть за оцепление, которое там, несомненно, выставлено, и посмотреть, что натворили за ночь англичане, я стал одеваться. Из кармана пиджака торчал уголок конверта, и я вспомнил, что у меня свидание с Иоганной в ресторанчике Ашингера рядом с почтой.
6
Игра
Я стоял в растерянности на углу, который, собственно, и углом уже не был. Поскольку не было улиц, образующих этот угол. На этот раз ограждение возвести не успели, и развалины представали во всей своей неприкрытой и угрожающей наготе. Нагромождение их, хаотическое и уродливое, таило в себе какую-то закономерность: словно тот, кто разметал здесь дома, деревья, улицы, стремился сделать бедствие непоправимым, не дать никакой возможности не только восстановления, но хотя бы приведения всего этого в порядок.
«Ну точно же так, только на меньшей площади, выглядел один старый дом, превращенный в прах одним бульдозером», — подумал я и впервые не ощутил привычной боли при этом воспоминании, а даже некоторое удовлетворение, как будто я был частично отомщен.
Под этими развалинами погребены и почта, и Ашингер. Интересно, знает ли об этом Иоганна? И поскольку я на четверть часа запоздал, то не побывала ли она уже здесь? Я покрутился немного и, вероятно, этим привлек к себе внимание: незначительной внешности человечишко подошел ко мне и начальственно спросил, что я здесь потерял?
— А вам какое дело?
Он отвернул лацкан своего пальто и показал мне значок: видимо, сыщики кружили вокруг развалин, как вороны над трупом.
— Извините, у меня назначено здесь свидание с девушкой. У бывшего Ашингера, рядом с бывшей почтой…
— Не с бывшей ли девушкой? — сострил сыщик, подобрев. — Придется вам увести ее в другое место.
— А что вы здесь делаете? — спросил я наивным тоном.
— Охраняю вас. Там могут быть неразорвавшиеся снаряды. А саперные команды не справляются, — сообщил он доверительно, как будто бы то, что я пришел на свидание, характеризовало меня как лицо, свободное от подозрений.
Он отошел, и почти тотчас я услышал за спиной мужской голос:
— Ну уж подлинно: часы пробили тринадцать!
Мне всегда нравилось это идиоматическое выражение, означавшее что-то вроде: «Это уж чистое безобразие!»
Обернувшись, я увидел господина в пальто и в дорогой шляпе «берсалина». Видимо, он слышал мой разговор с сыщиком, потому что поспешил объяснить свое восклицание:
— Нельзя уж и смотреть на развалины. Как будто такая ночь может пройти не замеченной людьми и, если бы не развалины, все было бы тип-топ…
Так как я молчал, он продолжал:
— А вы хорошо придумали насчет свидания.
— Почему «придумал»? У меня в самом деле назначено свидание. У Ашингера…
— Вот как? — удивился господин. — А я подумал: складно сочиняет молодой человек…
Он топтался около меня, непонятно почему.
— Вы тоже назначили здесь свидание? — в конце концов спросил я.
— В известной степени — да, — к моему удивлению, добавил он и вынул из кармана пальто замшевый чехольчик, из него — трубку с янтарным мундштуком. Зажав его между зубами, он пошарил по карманам…