Пестрые истории
Шрифт:
Язычество сменилось христианством, но память о Сатурналиях невозможно было вытравить из души народной. Там продолжала накапливаться жажда радостного беспамятства на празднике освобождения, и наконец, как говорилось в парижском памфлете, оставалось просто выдернуть пробку. Так родились празднества дураков— Сатурналии в рясе христианства. Пришлись они весьма по душе и массе рядовых священников — те были рады насолить начальству, высшим церковным иерархам.
Мы вспомнили об этом, чтобы понять кажущиеся бессмысленными шутовские церковные игрища, и ничего похожего этому не было в истории культуры.
А теперь заглянем внутрь Реймского кафедрального собора,
Шутейный епископ в полном церковном облачении служит мессу, но что за сумасбродное столпотворение вкруг него! Страшные рожи масок, ряженные в шкуры медведя, волка, прочих диких зверей; молоденькие попики так и вовсе нагишом, прочая поповская гильдия, вырядившись в женское платье, трясет бедрами словом, разухабистое святочное мужское стадо.
Развеселая толчея целых три дня, с 26-го по 28 декабря, взрывала тишину не только Реймского собора, но многих других храмов Франции. Праздник дураков отмечали и во многих других местах, только местные обычаи придавали им особый местный колорит.
Вообще высшей точкой веселья были прибаутки шутейного епископа, едко высмеивающего высшее духовенство. Пока он со всей серьезностью служил перед алтарем, верующие «дураки» сбивались в хор и горлопанили светские песни. Другие, рассевшись на алтарных ступеньках, играли в карты, в кости, закусывали колбасой. В кадиле вместо ладана зажигали обрезки старых подошв и размахивали им перед епископом, чтобы дым чадил ему прямо в нос. С окончанием службы разгульная орава вываливалась на улицы, вскакивала на груженые навозом телеги и грохотала на них по городу, обстреливая собравшихся зевак комьями конского навоза.
В Антибе новички-послушники тоже умели гульнуть. Надев драные рясы наизнанку, усаживались на монастырских хорах, нацепив на нос огромные очки, вместо стекол в которых таращилась апельсиновая корка.В руках держали перевернутыемолитвенники и делали вид, будто читают по ним, только вместо того бормотали всякую несуразицу.
В Вивьере у шутейного епископа был еще и бродячий поп с сумой. Когда служба заканчивалась, он требовал тишины: « Silete, silete, silentium habete!» Шум стихал, епископ благословлял собрание, а бродячий поп объявлял всеобщее отпущение грехов такой формулой: «Monseigneurепископ шлет вам полную корзину отпущения грехов и просит Господа ниспослать вам болячек в достославные печенки».
Другую формулу так и распирал своеобразный средневековый юмор: «Monseigneurсим посылает вам зубной болести на двадцать корзин и прочие красные дары, средь оных облезлой клячи хвост».
Дневной кутеж переливался в вечерний загул. Именно переливался: вино бочонками лилось в дьяконские глотки. Как во французском каламбуре: F^ete des sous-diacres,то есть «праздник псевдодьяконов», это и было официальное название праздника, в устах народа оно превратилось в похожее по звучанию F^ete des saouls diacres,то есть праздник пьяных дьяконов.
Высшему клиру, конечно, хотелось бы оттащить от алтаря шутейного епископа, подрывавшего авторитет высшего духо-венства. Оно мобилизовало церковные л светские авторитеты, и, как я уже говорил, в 1444 году организовало обсуждение
Я остановился на том, что дураки оказались вытесненными из церквей на улицы.
По всей Франции подняло головы ряженное в шутовские колпаки с бубенцами общество, кокетничавшее названием «дураки».
Получила известность «Компания дижонской дурацкой матери», которая, впрочем, присутствовала только в изображении на знамени объединения как женский образ, обвешанный бубенцами и прочими шутовскими аксессуарами.
Вокруг предводителя собирался дурашливый двор, шутейное подобие феодальных дворов.
Был там свой канцлер, главный егерь, главный сокольничий, главный конюший, главный виночерпий, главный стольник, главный… И прочие сановные чины, и все как один — шуты.
Зеленый, красный и желтый были официальными цветами компании. Полосы этих трех цветов рассекали полотнище знамени, этими тремя цветами пестрела одежда ее членов. Пестрый кафтан дополнялся колпаком с бубенцами, а также жезлом профессиональных придворных шутов, увенчанным дразнящейся дурашливой головой.
Члены этого общества были из ведущих граждан города. Более того, им была оказана такая честь, что в 1636 году в их ряды вступил «принц крови», герцог Анри Бурбон-Конде. Он тоже получил написанный на пергаменте трехцветными буквами, заверенный печатью «дурацкой матери» патент. Такого рода патентыискрились юмором в его тогдашнем понимании, но по прошествии трех столетий искорки эти потухли, а собачьи шкурки (на них тогда печатали патенты) в обрамлении пышного трехцветия обернулись серым скучным чтивом.
В год по нескольку раз детки «дурацкой матери» изумляли город великолепными шествиями. Впереди вышагивали четыре герольда, за ними капитан гвардии, йотом две шестерки лошадей везли парадную двухэтажную телегу, всю резную, расписную, покрытую богатыми коврами. На белой кобылке восседал сам предводитель, за ним следом 6 пажей, 12 лакеев, знамя «дурацкой матери», 60 офицеров, 50 рыцарей, в парадной одежде сановники, завершала шествие пестрая толпа прочей челяди. Шествие по очереди останавливалось перед домами губернатора, председателя парламента и мэра, с парадной телеги читали дурашливые стишки.
Этот ослепительный парад — даже лошади на нем красовались в бархатных трехцветных попонах — поначалу не имел иной цели, как веселить народ шутовством, а ликование улицы веселило самих шутов. Но позднее деткам Матушки-дурищи слава ударила в голову. Если в городе происходило нечто, что было им не по нраву, то одного из своих рядов они наряжали героем событий и с приветственными криками прокатывали его по городу, а декламации теперь уже не щипали, а язвили.
Да то б не беда, ведь речь идет о выражении народного мнения:они восстанавливали справедливость, когда закон лишь пожимал плечами, не имея юридического повода вмешаться. Сварливые супруги; изнывающие под каблуком или от выросших рогов мужья; побитые жены и девицы с подмоченной славой; чиновники, подозреваемые в казнокрадстве; врачи-душегубы — их имена по приговору шутейных судей попадали на доски позора. Наконец они совсем обнаглели: мелкие скандалы раздували в крупные, за неимением виновных стали гоняться за ни в чем не повинными гражданами.