Пестрые истории
Шрифт:
— К сожалению, — пожал он плечами, — теперь мы не можем молчать об этом: Струэнзе сделал признательное заявление.
— Неправда! Неправда! — вознегодовала королева. — Он не мог этого сделать!
— Вот протокол с его признанием, вот его собственноручная подпись.
— Все равно, неправда!
Ну хорошо. Тогда раскинем сети.
— Итак, это злостный навет, оскорбляющий особу Вашего Величества, — все, что он тут признает. Но этого преступления самого по себе достаточно, чтобы он головой поплатился за это.
Каролина сникла. Несколько
— И если я признаю, что все, в чем сознался этот несчастный, правда? Что тогда?
Добыча оказалась в сетях.
— Наверняка, чтобы избежать европейского скандала, король прекратит следствие против Струэнзе.
С этими словами он положил перед королевой заранее заготовленный протокол, содержащий ее полное признание. Осталось только поставить подпись.
Бедная женщина некоторое время размышляла, ведя борьбу сама с собою, и подняла перо, чтобы начертать свое имя.
Карол… — дошла она до этого слога, когда нечаянно взглянула на Шака. Взгляд ее упал на лицо человека, выражавшее злобное коварство, едва сдерживающего нетерпение.
Она отбросила перо.
— Какая низкая подлость! Это ловушка! Все неправда!
По словам герцога, автора хроники, тут королева в полуобмороке откинулась назад, а Шак, схватив перо, зажал его меж пальцев почти потерявшей сознание женщины, и ее рука, ведомая его рукой, продолжила писать свое имя: Каролина.
Получилось!
Господа-рыцари, характер твердый, снялись с места и довольные собою, в радостном настроении сели в санки и помчались назад, в Копенгаген. Теперь дело было готово для суда.
Наскоро собрали суд из 35 человек. Среди них были пятеро епископов, четыре министра, четверо главных судей, по два офицера от армии и флота, трое городских советников и т. п.
Приговор, безусловно, был готов заранее. Защита могла говорить, что угодно. Могла требовать очной ставки придворных дам с королевой, могла возражать против признаний, полученных при весьма подозрительных обстоятельствах, могла играть на человеческих чувствах — это было все равно, что атаковать ворота Кронбурга снежками.
Приговор, вынесенный 6 апреля 1772 года, установил факт нарушения супружеской верности, и брак был расторгнут.
Речь шла также и о том, чтобы девочку считать незаконнорожденной.Но поскольку в свое время английскому двору было сообщено о ней как о дочери короля Христиана, в конце концов, почли за лучшее про нее помалкивать.
Приговор содержал только решение суда. Аргументацию к нему не прилагали. В таком виде он был предъявлен Каролине и в таком же виде был положен в государственный архив.
Таким образом, честь королевы была растоптана и уничтожена, такой королевы больше опасаться было нечего.
Однако в Юлианне кипела куда большая ненависть, чтобы ее удовлетворило просто унижение раздавленного врага.
Она жаждала
Однажды из дворца, где хозяйничали новые приказчики, просочилась весть, что там начинают поговаривать о примере Генриха VIII.Упоминают методы этого английского герцога Синяя Борода, который освобождался от неверных жен очень просто: посылал их на плаху. Рантцау освежил в памяти легко внушаемого короля случаи Анны Болейн и Катерины Говард.
Однако нашелся человек, который быстро заткнул рты любителям исторических аналогий и кровавых примеров. Сэр Роберт Мюррей Кейт, английский посол, засвидетельствовав честь при дворе, церемонно заявил, что если случится так, что хотя бы волосок упадет с головы сестры английского короля Георга III, английский флот, правда, совсем без удовольствия, но все же будет вынужден обстреливать Копенгаген до тех пор, пока от него камня на камне не останется, о чем он лично в любом случае и самым искренним образом бы сожалел.
То была вежливая и четкая речь. Пришлось уступить, хоть и с зубовным скрежетом.
30 мая два английских военных корабля бросили якорь перед крепостью Кронбург, чтобы увезти Каролину и оставшихся верными ей лиц. Наследника престола к ней не допустили, она могла проститься только с маленькой дочкой.
Горькое прощание, прощание матери…
В городе Целле ей отвели замок герцогов брауншвейг-люнебургских. Датский двор был вынужден возвратить английскому двору ее приданое, а также выплачивать на содержание двора экс-королевы 30 000 талеров в год, да Георг III прибавил к этой ренте 3 000 фунтов из собственных средств.
Годы в Целле текли тихо и мирно. Каролина либо просиживала в библиотечной комнате, либо подсаживалась к роялю. Она знала пять языков, могла выбирать книги для чтения из произведений пяти народов. Книги, музыка, прогулки, разговоры, раздача милостыни — таков был ее распорядок.
Конечно, свалившееся на нее несчастье оставило глубокий след на ее внешности, былая краса увяла.
Былая краса! Тогда ей было всего двадцать четыре года…А жить ей оставалось всего три года. Один из ее пажей заболел скарлатиной и умер. Болезнь передалась Каролине и в несколько дней унесла ее. Она умерла 11 мая 1775 года.
Английский двор сообщил о ее смерти двору датскому, на что тот был вынужден объявить шестинедельный траур.
Люнебургские дворяне испросили разрешения у короля Георга III увековечить память его усопшей сестры мраморным монументом в парке замка, ее любимом месте прогулок. «Наша цель, — писали они в прошении, — чтобы грядущие поколения могли тихой растроганностью воздавать святой памяти лучшей и добрейшей из женщин».
Итак, Целле шлет нам весть о женщине-мученице. Город не поверил обвинению. Народ видел в бродившей по замковому парку женщине невинную жертву жестоких гонений. Сама она, как я уже упоминал, тоже писала письма, — они таковы, будто и в самом деле промокли от слез невинно страдающей.