Пьесы
Шрифт:
ЖЕНЩИНА. Ну что ж… Книга рассказывает мне то же самое, что и эта фотография Праги над вами… Она дает мне, в который раз, почувствовать ностальгию по тому, чего не происходит. И ностальгию по тому, что могло быть.
Говорит ли она о чем-нибудь еще?
МУЖЧИНА. Вы не находите, что это повторение раздражает?
ЖЕНЩИНА. Да, нахожу. Я не могу читать, не раздражаясь. Это глубоко раздражающий писатель.
МУЖЧИНА.
ЖЕНЩИНА. Но вы ведь тоже раздражены.
МУЖЧИНА. Да, да, я раздражен. Ужасно раздражен.
Вы едете во Франкфурт?
ЖЕНЩИНА. Да.
(пауза)
МУЖЧИНА. Это писатель раздражающий и на мой взгляд второстепенный.
И зря вы им заинтересовались.
ЖЕНЩИНА. Раздражающий – да. Второстепенный – нет.
Ведь раздражает то, что любишь.
МУЖЧИНА. Он - мелкий эгоцентричный ковыряльщик, не смогший сделать ни одно мгновенье подобным вечности, что есть отличительное качество поэтов, он говорил о смерти лишь в манере светской, хихикая, как жалкая юла, он ненавидит якобы число и массу, но он не смог сказать о людском горе, да и о грусти смог сказать лишь о своей, зато с каким неистовым постоянством! В одной элегии у Борхеса есть фраза, он ей завидует, «С другой стороны двери, говорит Борхес, человек, созданный из любви, из времени и одиночества только что оплакал в Буэнос-Айресе все сущее». Все сущее Полю Парски оплакать не удалось, видите ли.
(молчание)
ЖЕНЩИНА. Месье, я нахожу вас ужасно несправедливым. Но я не думаю, что вы откровенны, поскольку вы все это говорите с высокомерием, говорящем об обратном.
В «Ремарке» он замечает в метро женщину средних лет, толстуху в косынке и грубом пальто. Она рыдает, прижавшись лицом к жестокой белой плиточной стене, а рядом с ней афиша «Холидей он айс».
Она в домашних туфлях и в гольфах на раздувшихся икрах.
Он пишет о ее ногах, о мягких тапках, о блеклой коже между гольфами и пальто и через это о всей ее жизни, всей жизни целиком в пяти строках…
А в другой книге он рассказывает, как видит из окна своего деда, тот обходит вокруг дома и удаляется детской походкой, и прижимает к груди анализы для врача. А в «Человеке случая» вот, кстати, та женщина, которая обедает одна каждое воскресенье в «Синих Волнах» в Ройане, вся размалеванная, волосы крашенные, в розовом платье, над ней все потешаются и смеются, но вы ведь пишете о ней… что она - сама доброта… Над всеми этими вещами и еще многими рассказанными вами, господин Парски, я плакала…
И у вас нет права на горечь.
Когда читаешь вас, то тысячи мгновений подобны вечности. И если надо, чтобы я оказалась достойной дьявола, приведшего меня в это купе, то я должна признаться в том, что вы мне всегда нравились безумно и что я – не в этой жизни, чтобы вас не смущать – полетела бы с радостью на любое безумство
(Он смеется)
РАЗГОВОРЫ ПОСЛЕ ПОГРЕБЕНИЯ
Персонажи
Натан, сорок восемь лет
Эдит, сорок пять лет
Алекс, сорок три года. Брат Натана и Эдит.
Пьер, шетьдесят пять лет. Их дядя, брат матери.
Жюльенa, пятьдесят четыре года, его жена.
Элиза, тридцать пять лет. Бывшая любовница Алекса.
МЕСТО ДЕЙСТВИЯ
Имение в Луарэ.
Никакого реализма.
Открытое единое пространство.
Лес, лужайка, дом обозначаются условно и последовательно.
"Затемнения" между сценами должны быть как можно короче.
1
Полдень.
Под кронами деревьев в полном молчании мужчина засыпает землей гроб отца. Затем отходит.
Натан, Эдит и Алекс стоят неподвижно. В некотором отдалении стоит Элиза.
Натан вынимает из кармана бумагу и громко зачитывает:
НАТАН "Когда умерла моя мать, мне было шесть лет. Она поднималась по лестнице со своим чемоданом, я как сейчас помню чемодан, который волочится по каменным ступеням. Когда ушел мой отец, мне было одиннадцать лет, была война… Я оказался совершенно один в этом мире, я был так одинок и так внезапно повзрослел, что мне явился Дьявол… Я воспринял его как стратегическое подкрепление, как некий оплот, как крепость, где мне удалось укрыться. С того самого дня, и уже навсегда, я вступил в жизнь, безупречным и холодным, с головы до ног ощетинившись шипами. Своего воображаемого сына я нарек Натаном. Ради тебя, Натан, ради тебя, мой чудесный отпрыск, прошу Небо, послать мне не слишком скорую смерть. Симон Вейнбер, 1928."
Папе тогда было 20 лет.
Затемнение.
Терраса, расположенная на одном уровне с домом, стол. Садовые стулья.
Алекс и Натан стоят.
НАТАН. Откуда ты?
АЛЕКС. Из своей комнаты.
НАТАН. Я звал тебя, ты не отвечал.
АЛЕКС. Она уехала?
НАТАН. Я не знаю.
АЛЕКС. Кто ей сказал?
НАТАН. Не знаю…
АЛЕКС. Ты.
НАТАН. Нет.
Входит Эдит.
ЭДИТ. Это я… это я ей сказала.
АЛЕКС. Ты сказала, чтоб она приехала?
ЭДИТ. Нет. (после паузы) Какое это имеет значение?
АЛЕКС. Она уехала?
ЭДИТ. Нет.
АЛЕКС. Скажи ей, чтоб убиралась.
ЭДИТ. Перестань.
АЛЕКС. Скажи ей, чтоб убиралась. Пожалуйста.
Пауза.
ЭДИТ. Хотите, кофе сделаю?
АЛЕКС. Это как-то неприлично!
ЭДИТ. Слушай, Алекс, тебе не кажется, что сейчас неподходящий момент…
НАТАН. Оставь его…
ЭДИТ. Ты же знаешь, они виделись, она приезжала сюда даже без твоего ведома.