Петербургские трущобы. Том 1
Шрифт:
Князь продолжал болтать, но Бероева не слышала и не понимала, что говорит он. С нею делалось что-то странное. Щеки горели необыкновенно ярким румянцем; ноздри расширились и нервно вздрагивали, как у молодой дикой лошади под арканом; всегда светло-спокойные, голубые глаза вдруг засверкали каким-то фосфорическим блеском, и орбиты их то увеличивались, то смыкались, на мгновенье заволакивая взоры истомной, туманной влагой, чтобы тотчас же взорам этим вспыхнуть еще с большею силой. В этих чудных глазах светилось теперь что-то вакхическое. Из полураскрытых, воспаленно-пересохших губ с трудом вылетало порывистое, жаркое дыхание: его как будто захватывало в груди, где так сильно стучало и с таким щёкотным ощущением замирало сердце.
Но вот он поднялся со своего кресла и пересел на диван, рядом с Бероевой. По жилам ее пробегало какое-то адское пламя, перед глазами ходили зелено-огневые круги, в ушах звенело, височные голубоватые жилки наливались кровью, и нервическая дрожь колотила все члены.
Он взял ее за руку – и в этот самый миг, от одного этого магнетического прикосновения – жгучая бешеная страсть заклокотала во всем ее теле. Минута – и она, забыв стыд, забыв свою женскую гордость, и вне себя, конвульсивно сцепив свои жемчужные зубы, с каким-то истомно-замирающим воплем, сама потянулась в его объятия.
Долго длился у нее этот экстаз, и долго смутно ощущала и смутно видела она, словно в чаду, черты Шадурского, пока наконец глубокий, обморочный сон не оковал ее члены.
В тот же самый вечер проигравший пари свое Петька угощал Шадурского ужином у Дюссо и, с циническим ослаблением слушая столь же цинический рассказ молодого князя, провозглашал тост за успех его победы.
X
СЧАСТЛИВЫЙ ИСХОД
Было семь часов вечера, когда Бероева очнулась. Она раскрыла глаза и с удивлением обвела ими всю комнату: комната знакомая – ее собственная спальня. У кровати стоял какой-то низенького роста пожилой господин в черном фраке и золотых очках, сквозь стекла которых внимательно глядели впалые, умные глаза, устремленные на минутную стрелку карманных часов, что держал он в левой руке, тогда как правая щупала пульс пациентки. Ночной столик был заставлен несколькими пузырьками с разными медицинскими средствами, которые доктор, очевидно, привез с собою, на что указывала стоявшая тут же домашняя аптечка.
– Что же это, сон? – с трудом проговорила больная.
Доктор вздрогнул.
– А… наконец-то подействовало!.. очнулась! – прошептал он.
– Кто здесь? – спросила Бероева.
– Доктор, – отвечал господин в золотых очках, – только успокойтесь, бога ради, не говорите пока еще… Вот я вам дам сейчас успокоительного, тогда мы поболтаем.
И с этими словами он налил в рюмку воды несколько капель из пузырька и с одобрительной улыбкой подал их пациентке. Прошло минут десять после приема! Нормальное спокойствие понемногу возвращалось к больной.
– Как же это я здесь? – спросила она, припоминая и соображая что-то. – Ведь, кажется, я была…
– Да, вы были у генеральши фон Шпильце, – перебил ее доктор. – я и привез вас оттуда в карете, вместе с двумя людьми ее. Бедная старушка, она ужасно перетрусила, – заметил он со спокойною улыбкой.
– Скажите, что же было со мною?
– Во-первых, успокойтесь, или вы повредите себе, – отвечал доктор, – а во-вторых – с вами был обморок, и довольно сильный, довольно продолжительный. Мне говорила генеральша, – продолжал он рассказывать, – что она едва на пять минут вышла из комнаты, как уже нашла вас без чувств. Ну, конечно, сейчас за мною – я ее домашний доктор, – долго ничего не могли сделать с вами, наконец заложили карету и перевезли вас домой – вот и все пока.
– Вы говорите, что она только на пять минут уходила? – переспросила больная.
– Да, не более, а воротясь, нашла вас уже в обмороке, – подтвердил доктор.
– Стало быть, это сон был, – прошептала она. – Какой сон? не знаю, не помню… только страшный, ужасный сон.
– Гм… Странно… Какой же сон? – глубокомысленно раздумывал доктор. – Вы хорошо ли его помните?
– Не помню; но знаю, что было что-то – наяву ли, во сне ли – только было…
– Гм… Вы не подвержены ли галлюцинациям или эпилепсии? – медицински допрашивал он.
Больная пожала плечами.
– Не знаю; до сих пор, кажется, не была подвержена.
– Ну, может быть, теперь, вследствие каких-нибудь предрасполагающих причин… Все это возможно. Но только если вы помните, что был какой-то сон, то это наверное галлюцинация, – с видом непогрешимого авторитета заключил доктор.
«Сон… Галлюцинация – слава богу!» – успокоенно подумала Юлия Николаевна и попросила доктора кликнуть девушку, чтобы осведомиться про детей.
Вошла Груша и вынула из кармана почтамтскую повестку.
– Почтальон приносил, надо быть, с почты, – пояснила она, хотя это и без пояснения было совершенно ясно.
Юлия Николаевна слабою рукою развернула бумагу и прочитала извещение о присылке на ее имя тысячи рублей серебром.
– От мужа… Слава тебе, господи! – радостно проговорила она. – Теперь я совершенно спокойна.
– Однако дней пять-шесть вы должны полежать в постели, – методически заметил доктор, убрав свою аптечку и берясь за шляпу. – Тут вот оставлены вам капли, которые вы попьете, а мы вас полечим, и вы встанете совсем здоровой, – продолжал он, – а пока – до завтра, прощайте…
И низенький человек откланялся с докторски солидною любезностью, как подобает истинному сыну Эскулапа.
– В Морскую! – крикнул он извозчику, выйдя за ворота – и покатил к генеральше фон Шпильце.
– Nun was sagen sie doch, Herr Katzel? [154] – совершенно спокойно спросила его Амалия Потаповна.
– О, вполне удачно! могу поздравить с счастливым исходом, – сообщил самодовольный сын Эскулапа.
– Она помнит?
– Гм… немножко… Впрочем, благодаря мне, убеждена, что все это сон, галлюцинация.
[154]
Ну, что вы скажете, господин Катцель? (нем.)
– S'gu-ut, s'gu-ut! [155] – протянула генеральша с поощрительной улыбкой, словно кот, прищуривая глазки.
– Ну-с?! – решительно и настойчиво приступил меж тем герр Катцель, отдав короткий поклон за ее поощрение.
Амалия Потаповна как нельзя лучше поняла значение этого выразительного «ну-с» и опустила руку в карман своего платья.
– Auf Wiedersehen! – поклонилась она, подавая доктору кулак для потрясения, после которого тот ощутил в пальцах своих шелест государственной депозитки.
[155]
Очень хорошо, очень хорошо! (нем.)